общего – к частностям. И начнем с грустного, чтобы закончить РАДОСТНЫМ! Это будет не ода «К радости», как у Бетховена, хотя и патетики, к которой я издавна склонен, будет немало!

Улица Бассейная и Бессарабский рынок. 1946 год. Из архива автора. Публикуется впервые

«Государственная забота»…

Эту историю мне рассказал сосед по ул. Бассейной, 5-б, где я родился, Гуревич Яков, проживший всю жизнь в Киеве.

«Мне было семь лет, когда мы приехали из эвакуации в Киев. Мы жили в доме возле Бессарабки, где недалеко была моя школа. Вокруг Бессарабки вплоть до «второй Бессарабки», там, где сейчас стоит Дворец спорта, вдоль дороги стояли рундуки – такие прилавки, на которых торговали колхозники. Возле этих рундуков любили собираться инвалиды, в основном безногие, на тележках. Они играли в карты, в «очко», в «буру», в «секу». Играли и в «наперстки». Они не воровали, но и не считали зазорным «раздеть» в карты или в наперстки какого-нибудь селянина. Когда холодало, инвалиды ночевали в вырытых ими землянках на Собачьей тропе (возле улицы Леси Украинки). Если же кто-то не хотел или не мог туда идти ночевать, то он спал под рундуком.

Улица Бассейная и Бессарабский рынок. 1946 год. Из архива автора. Публикуется впервые

Однажды, когда я шел из школы – потерял сознание и упал от голода. Мама то ли потеряла, то ли или у неё украли продовольственные карточки, и мы голодали. Когда я очнулся, то увидел перед собой руку с куском хлеба и услышал: «Ешь пацан, ешь». Так я познакомился с инвалидом – дядей Мишей, так я его называл. «Дяде» было лет 19–20, у него не было обеих ног. Когда «дядя Миша» накормил меня хлебом, он сказал: «Пацан, ты когда из школы идешь – заходи сюда, хорошо?» И я стал заходить к «дяде Мише» каждый день. Садился рядом с ним на камень (он обязательно на него мне что-нибудь подстилал и говорил «чтобы простатита» не было) и наблюдал, как он играет в карты. Однажды, когда я пришел к нему после школы, «дядя Миша», не отрываясь от игры, произнёс: «Держи, пацан», – и протянул мне руку, в которой было что-то зажато. Я до сих пор помню эту чуть подтаявшую влажную ириску, которую он где-то для меня добыл. Это была первая в моей жизни конфета.

В течение несколько месяцев я приходил после школы к «дяде Мише». Узнал, что ноги он потерял в Корсунь-Шевченковском котле. В 43-м ему исполнилось 17 лет, его призвали и с тысячами других мальчишек, даже не выдав оружие, бросили в эту мясорубку. Сказали: «Оружие добудете в бою!» Им даже форму не выдали – не хотели тратить её на пушечное мясо. А потом, после госпиталя и демобилизации, домой в село он не вернулся. Таких инвалидов на Бессарабке каждый день собиралось человек 400. Играли, пили, иногда дрались между собой. Они не боялись никого, потому что уже давно всё потеряли, эти 20-летние мальчишки. Уважали только местного участкового, раненого фронтовика, который, по словам инвалидов, был «нашего разлива». Терпеть не могли во множестве появившихся щеголеватых «фронтовиков» с одним-двумя орденами на груди. Называли их «мичуринцами». Я спросил: «Почему “мичуринцы”?» – «Они, когда мы воевали, в Ташкенте отсиживались, груши мичуринские кушали», – ответил «дядя Миша».

Был месяц май, год после победы. Было голодно, но приятно – у меня появился старший друг. Был месяц май… Однажды я, как всегда, пришел на Бессарабку и услышал странную тревожную тишину. Было тихо, даже продавцы говорили полушепотом. Я только потом заметил – на Бессарабке не было ни одного инвалида! Шепотом мне сказали, что ночью органы провели облаву, собрали всех увечных и эшелонами отправили их на Соловки. Без вины, без суда и следствия. Чтобы они своим видом не «смущали» граждан. Мне кажется, что эти калеки-ветераны прежде всего вызывали злость у тех, кто действительно пересидел войну в штабах. Ходили слухи, что акцию эту организовал лично Жуков. Инвалидов вывезли из всех крупных городов СССР. «Зачистили» страну. «Вывезли» даже «самоваров» – людей без рук и без ног. На Соловках их иногда выносили подышать свежим воздухом и подвешивали на веревках на деревьях. Иногда забывали, и они замерзали. Это были в основном 20-летние ребята».

Из Киева тогда вывезли несколько тысяч инвалидов. Живших в семьях – не трогали. «Зачистка увечных» повторялась и в конце 1940-х годов. Но тогда их отправляли в интернаты, которые напоминали тюрьмы. С тех пор на парадах ветеранов уже не было инвалидов. Их просто убрали, как неприятное воспоминание. И Родина уже больше никогда не думала о своих лучших сыновьях. В небытие ушли даже их имена. Это уже много позже оставшиеся в живых фронтовики стали получать льготы, пайки и прочие блага. А тех – одиноких безногих и безруких мальчишек – просто заживо похоронили на Соловках. Было что-то глубоко людоедское в той «великой эпохе». Фараоно-египетское, не щадящее миллионы жизней ради то ли идеи, то ли топлива для танков. Мировая революция, Третий рейх, битвы империй – какой все это бред по сравнению с загубленной жизнью 20-летнего пацана, которого Родина использовала как пушечное мясо, а потом утилизировала, как ненужный хлам!

Публичная казнь гитлеровцев в Киеве

Я ввел в книгу неприятную страницу, так как уж очень «сладкий» получается этот том по сравнению с предыдущим.

Немало написано о массовой казни военных преступников в моем Городе. Напомню, что расправы над нацистскими прислужниками начались вскоре после освобождения Киева, еще 17 декабря 1943 года. Троих, за убийство семи евреек, повесили на Подоле, а еще одного – вздернули на той самой виселице, где он вешал заключенных в Сырецком концлагере. Их имена известны, но не считаю нужным упоминать здесь. Эти четверо не стали единственными казненными. На эшафот подымались полицаи, прислужники оккупантов и сами немецкие каратели, убивавшие мирное население и пленных.

74 года назад по советским городам прокатилась невиданная доселе «народная забава» – публичные казни немецких военнопленных. Проводились они согласно постановлению Политбюро ЦК ВКП (б) от 21.11.1945 года, имевшему гриф «Строго секретно», которое предписывало «Провести в течение декабря 1945 – января 1946 г. открытые судебные процессы по делам изобличенных в зверствах, против советских граждан, бывших военнослужащих германской армии и немецких карательных органов в городах: Ленинграде, Смоленске, Брянске, Великие Луки, Киеве, Николаеве, Минске и Риге».

Все процессы были срежиссированы по одному сценарию: в Москве в течение месяца состоялось что-то вроде предварительного следствия. После чего обвиняемых в количестве 5—15 человек отправили для открытого военного трибунала в каждый из восьми указанных выше городов. Судебные заседания трибуналов проводились быстро: за 5—11 дней и с обязательным привлечением