плохо. Напротив, в «идеальной боевой машине» всегда каким-то характеристикам отдается явное предпочтение, тогда как остальные монтируются «по остаточному принципу».

Так проектировались все самолеты «Люфтваффе». Так создавались сами военно-воздушные силы Рейха. Из многих задач, решать которые призвана авиация, во главу угла была поставлена задача организации тактического взаимодействия с сухопутными силами. Остальные функции требовалось выполнять «по мере возможности».

После Нюрнберга и Токио сложилась традиция изображать Германию и Японию в виде насквозь милитаризованных стран, только и выжидающих удобного момента, чтобы напасть на беззащитные «западные демократии». Подразумевалось, что склады у агрессоров ломятся от разнообразного военного снаряжения, а промышленность и финансы позволяют снабжать армию всем необходимым — и в любых количествах. Эта картина, однако, не имеет ничего общего с действительностью.

Вспомним реальный политический контекст, сложившийся в послеверсальской Европе. Прежде всего, никто не относился к Германии сколько-нибудь серьезно, а тем более — к нацистским лидерам. Рейх окружен воинственными и отнюдь не дружелюбными соседями. На востоке Польша, поощряемая Францией и Англией, а вовсе не Германия, почти весь межвоенный период ведет захватнические войны. К югу лежит Чехословакия, которая имеет к Германии свои претензии. (При всей умеренности руководства этой страны одной только проблемы судетских немцев достаточно, чтобы испортить любые отношения. Кроме того, следует помнить, что вооруженные силы Чехословакии превышали возможности Рейха вплоть до 1937 года, а возможно, и во времена Мюнхена.) На западе была Франция, активно саботирующая политику разоружения, которую с переменным успехом пыталась навязать Лига Наций. Франция оставалась безусловно враждебной, именно по ее вине случился рурский инцидент.

«Европа» (и рузвельтовские Штаты) далеко не столь остро реагировала на националистическую и антисемитскую политику Гитлера, как это преподносится в послевоенных источниках. Эксцессы на национальной и расовой почве были в двадцатые—тридцатые годы нормой почти везде. Англия, родина нацизма, Соединенные Штаты Америки, все еще несущие на себе печать рабовладения в виде «Ку-клукс-клана» и других, менее известных политических структур типа «Дочерей Конфедерации», Франция и Россия, имеющие развитые традиции антисемитизма, достаточно спокойно реагировали на «немецкий способ разрешения еврейского вопроса». (Да и в самом деле, что мог возразить по поводу конфискации еврейской собственности Советский Союз, в политическую программу которого было в той или иной форме включено положение, касающееся уничтожения собственности вообще?)

Внешнеполитические шаги Гитлера также не осознавались как трагедия и угроза делу всеобщего мира. Вступление в Рейнскую область, аншлюс, даже присоединение Судет были восприняты многими странами и правительствами отнюдь не как проявление агрессивности, но всего лишь как сбор германских земель, начатый еще Фридрихом II и продолженный Бисмарком.

Нет, войны действительно ждали, к ней лихорадочно готовились, но не к той, которая случилась и получила название Второй Мировой, а к совершенно другой. И притом каждая великая держава готовила свою собственную войну. Германии, которая после поражения 1918 года считалась покинувшей «высшую лигу», отводилось в этой войне место одного из второстепенных союзников или противников.

Весь рассматриваемый период шла тонкая дипломатическая борьба между Англией и США; отношения этих стран приобретали все более и более угрожающий характер. Советский Союз не особенно скрывал свои планы. К началу тридцатых годов идея мировой революции несколько отошла на второй план, зато на повестку дня была поставлена задача вернуть Империи бывшие русские земли — Польшу, Финляндию, Молдавию, Латвию, Литву, Эстонию. Польша готовилась к локальным захватническим войнам с Германией и Чехословакией.

Гитлеровская Германия ставила своей целью возвращение территорий, утраченных в Версале, и статуса великой державы. (Собственно, ничего принципиально нового в политику фюрер не внес: перед Веймарской республикой стояли те же задачи, да и решались они, по преимуществу, теми же методами. Большая жесткость и напористость Гитлера были обусловлены, с одной стороны, темпераментом, а с другой — заметным усилением Германии в начале тридцатых годов.)

Вне всякой зависимости от проблем Данцига, Коридора, Судет Германии предстояла локальная война с Польшей, и, вероятно, ее союзником — Францией. Именно к этой войне страна и готовилась. Именно ее задачам было подчинено все существование «Люфтваффе». Потому у немецких самолетов и не было гигантской дальности — размеры ТВД не превышали нескольких сотен километров. На все предложения насчет «уралбомберов» Геринг задавал лишь один вопрос: зачем? В рамках немецкой воздушной стратегии не было никакой необходимости строить дальние бомбардировщики (и уж тем более — дальние истребители сопровождения).

Вразрез с установившимся на этот счет «мнением», Геринг никогда не был сторонником доктрины Дуэ. Как опытный летчик, он хорошо представлял реальные возможности стратегической авиации и осознавал, что хотя ее воздействие и может оказаться решающим, но оно не будет таковым наверняка. Направление огромных производственных и сырьевых мощностей в условиях их острого дефицита на создание того, что только может принести успех, казалось ему (и, откровенно говоря, кажется мне) полным безумием. Ресурсов ведь не хватало даже на то чтобы обеспечить «Люфтваффе» и «Люфтганзу» приличным транспортным самолетом, так что приходилось использовать всяческие переделки и устаревшие конструкции вроде Ju 52. Здесь необходимо подчеркнуть, что для той войны, которую замыслила Германия, транспортная авиация была ей куда нужнее абстрактных «уралбомберов».

Все свои помыслы Геринг и РЛМ направили на создание такой авиации, которая могла бы если и не решить проблему войны на два фронта, то, по крайней мере, полностью скомпенсировать слабую боевую подготовку и недостаточную численность вермахта. То есть речь шла об авиации, призванной решать насущные проблемы сухопутных войск.

Именно во взаимодействии ОКЛ и ОКХ родилась идея блицкрига, «молниеносной войны», целиком построенной на психологическом шоке, охватывающем противника после первого сокрушительного удара.

Прежде всего, для блицкрига требуется истребитель завоевания превосходства в воздухе, способный действовать в оперативной глубине (100—1000 км). Далее, желателен «охотник», который может уничтожать бомбардировщики противника как на земле, так и в воздухе и уходить от истребителей сопровождения. Тактические требования к такому самолету: хорошее вооружение (что в данном случае обозначает «пушечное»), способность нести бомбовую нагрузку, скорость порядка 600 км/час, по возможности — радар. Кроме того, необходим средний бомбардировщик, пригодный для действий в оперативной глубине без истребительного прикрытия (боевой радиус — не менее 300 км, и либо скорость порядка 600 км/час, либо мощное бронирование и вооружение). Нам также не обойтись без самолета, могущего поддержать войска непосредственно на поле боя (штурмовик или пикировщик). И наконец, очень нужен транспортный самолет и хорошие десантные планера — как для организации оперативных десантов, так и для снабжения наступающих группировок, оторвавшихся от своих тылов. Конечно, никому не помешает еще и дальний стратегический бомбардировщик вместе с истребителем сопровождения к нему, но для войны с Польшей такие самолеты излишни,