Ясно, что этим вечером он ее уже не увидит. Может быть, он не увидит ее больше никогда.

– Салаи, – задумчиво сказал Леонардо, глядя на пустой двор перед церковью. – Полагаю, портрет завершен.

– Да, мастер, ручаюсь, что это так.

Микеланджело с Граначчи, устроившись на затененной веранде напротив церкви Санта-Мария-Новелла, наблюдали за посетителями, выходящими из студии Леонардо.

– Она совсем как живая, – воскликнула модно одетая дама. – Чудо, настоящее чудо.

– Господь водил его рукой, – подтвердил ее муж, и они ушли.

Граначчи еще днем рвался зайти в студию и рассмотреть портрет вместе с толпой любопытствующих, но Микеланджело не желал доставлять Леонардо радости увидеть его среди других поклонников. Они обосновались на этой веранде и уже несколько часов ожидали, когда показ окончится и поток посетителей иссякнет.

Наконец из дверей вышел последний гость. Огоньки свечей в студии Леонардо один за другим погасли, окна превратились в черные провалы.

Выждав еще час после того, как движение в комнатах замерло и все стихло, Микеланджело прошептал Граначчи: «Пора». Но, повернувшись к нему, увидел, что его друг мирно посапывает, растянувшись на скамейке. Микеланджело хотел было разбудить приятеля, но передумал и в одиночку на цыпочках прокрался к дверям церкви. Даже лучше, если он будет один, когда увидит картину Леонардо.

Подмастерьем Микеланджело работал в этой церкви – тогда они вместе с Граначчи под руководством их наставника Доменико Гирландайо расписывали стены капеллы Торнабуони сюжетами из жизни Девы Марии и Иоанна Крестителя. Именно здесь, на этих стенах, он оттачивал свои навыки рисования и постигал тонкости подготовки и создания фресок. В этой церкви Микеланджело и стал профессиональным живописцем. Он помнил каждую лестницу и каждое помещение в этом здании, как помнил старый дом своего отца, уничтоженный пожаром.

Микеланджело бесшумно прокрался через открытое пространство к лестнице, поднялся по ступенькам. Еще снаружи он приметил расположение освещенных свечами окон, за которыми проводился показ. Это помещение находилось в дальнем конце коридора.

Микеланджело двинулся по темному проходу. Первая дверь была распахнута настежь. Две фигуры лежали в постели. Лунный свет освещал лицо одного из мужчин – это был Леонардо. Он крепко спал. Проходя мимо двери, Микеланджело задержал дыхание. Ему не хотелось, чтобы Леонардо застукал его в студии. В лучшем случае маэстро снова начнет осыпать его едкими насмешками, в худшем – отдаст под арест.

Удалившись от спальни Леонардо, Микеланджело позволил себе передохнуть. Он как раз достиг крайней комнаты. Это самый настоящий салон для приема гостей: потолки высокие, на полу – толстый красный ковер, в углу – фортепиано, стулья обиты тканью. Микеланджело тихо прикрыл за собой дверь. Окна были плотно занавешены, и он поднял одну гардину, чтобы впустить в комнату немного лунного света.

У окна он заметил закрытый тканью мольберт. Повсюду возле него стояли погашенные свечи. Действительно ли он хочет видеть этот портрет? Может, лучше остаться в неведении? Но пальцы уже ухватились за край бархатного полога. С сильно бьющимся сердцем – как будто в груди у него звенели кимвалы – Микеланджело стянул ткань.

Под ней он обнаружил небольшую картину, написанную на деревянной доске.

Серебристый свет луны был слишком слаб и зыбок, но даже при таком освещении Микеланджело увидел, что картина – всего лишь заурядный портрет какой-то заурядной матроны, изображенной от талии и выше. Микеланджело не то вздохнул, не то усмехнулся. Чем здесь так восхищалась публика? Тем лишь, что это работа гениального Леонардо? По одной этой причине от посетителей ожидают – нет, даже требуют! – падать в обморок от восторгов?

Микеланджело приободрился и, осмелев, взял свечу. На подоконнике он заметил огниво. Конечно, зажигать огонь рискованно, могут увидеть. Но он хотел получше рассмотреть портрет и утвердиться в своих подозрениях о том, что единственное диво во всей этой шумихе – непомерно раздутая репутация Леонардо.

Он подождал, пока пламя перестанет дрожать, и повернулся к мольберту. Микеланджело ожидал, что радость вспыхнет на его лице торжествующей улыбкой. Однако у него перехватило горло.

Никогда еще он не видывал такого живого изображения. Казалось, будто эта молодая дама была здесь, в студии. Ее кожа светилась изнутри, глаза искрились жизнью, ее грудь легко вздымалась и опускалась в такт ее дыханию. Нет, изображенная на портрете особа не просто казалась похожей на женщину – она была женщиной.

Микеланджело приблизил свечу к доске, но, как ни вглядывался, не мог различить ни единого мазка кисти, хотя доподлинно знал: здесь их положены тысячи. Он и не представлял, что краску можно наносить такими тонкими невидимыми слоями. Размытые очертания плавно перетекали одно в другое. Как и в реальной жизни, на картине отсутствовали границы между светом и тьмой, были только тени разной глубины.

А сама женщина на портрете! Она не опустила взгляда, изображая кротость и смирение. Нет, она смотрела ему прямо в глаза, даже несколько вызывающе, будто заглядывала в душу. Микеланджело попробовал отвернуться от этого лица, но всякий раз ее взгляд, казалось, следовал за ним и притягивал обратно. Как такое возможно? Он вгляделся в ее черты. Ничего особенного, даже намека на улыбку – и то почти не заметно. Но в момент, когда он отводил взгляд, она – он готов поклясться! – улыбалась и снова манила его посмотреть на нее.

Микеланджело знал, что в жизни люди не сидят недвижно с тем выражением на лице, с каким их изображают художники. Оно все время меняется. Но ему еще не приходилось видеть, чтобы эффект мимолетной смены выражения лица был запечатлен в красках. Мимика этой матроны, казалось, постоянно отражала различные чувства. Будь это реальная женщина, она в следующее мгновение улыбнулась бы или нахмурилась. Улыбка ее была готова появиться, но так и не проступала, оставаясь лишь предвкушением. В этом лице одновременно присутствовали и надежда, и разочарование.

Тяжелый камень заворочался в груди Микеланджело и упал в желудок, придавливая нутро всем своим весом. Его гигант в три человеческих роста будет сокрушен одним взглядом этой женщины с портрета. Десятилетия практики и учебы отделяли Микеланджело от вершин такого мастерства, и, даже выполнив сотню заказов для сотни покровителей за целую сотню лет, он мог не сравняться с гением Леонардо. Какой смысл соперничать, если нет шансов победить?

Микеланджело попятился. Он подумал о том, чтобы уронить горящую свечу и позволить всей студии вместе с этим портретом сгореть в пламени пожара…

Вместо этого он погасил свечу и убежал прочь. Даже не остановился, чтобы разбудить Граначчи. Как угорелый он несся по темным улицам в сторону городских ворот. Прочь из Флоренции, ноги его здесь больше не будет. Пусть они сами открывают Давида. Обойдутся без него. Да и незачем ему там быть. Он не мог там быть. Микеланджело точно знал: никогда и ни за что ему не превзойти Мастера из Винчи.