Вспыхнул белый огонь, но звука не было. Снайпер навинтилглушитель и палил без передышки, наверное, устал, озверел или просто сошел сума. Он палил в одну точку. Белые сполохи вытягивались в длинные дрожащие тиреи плыли медленно, слишком медленно для стрельбы, так бывает только во сне.Следовало проснуться сию минуту, снайпер хоть и сошел с ума, но находилсягде-то близко.

Сергей попытался продраться сквозь толщу сна, принялсясчитать огненные тире и, досчитав до семи, понял, что глаза его давно открыты,нет никаких выстрелов, никакого снайпера, есть просто ряд ледяных ровных огней,безопасных и бессмысленных.

Он не чувствовал ни рук, ни ног, у него как будто вообщебольше не было тела. Наверное, оно осталось лежать у подножия лысой горы, наокраине села, и его до скелета обглодали одичавшие собаки, которые с началавойны срывались с цепей у брошенных и сожженных домов, сбивались в стаи,нападали на живых и мертвых.

Майор Логинов умер, других вариантов нет и быть не может. Онпогиб, и его бессмертная душа движется теперь по узкому длинному туннелю,летит, как пуля внутри ружейного ствола, но только в тысячу раз медленней.Благодать, когда нет никакого тела, ничего не болит, не жжет, не ноет, нечешется. Вот оно, оказывается, как хорошо, тихо и совсем не страшно.

Тишина между тем трескалась на куски, и Сергей сталразличать мерный резиновый шорох. Звук этот был связан с движением по туннелю,потом к нему прибавилось далекое невнятное бормотание. Звуки проступали, словнорисунок на переводной картинке. Над головой проплыло еще два длинных яркихтире, и Сергей услышал сладкие ангельские голоса, мужской и женский.

- Держи его пока на глюкозе, следи за давлением и засердцем,- произнес бодрый баритон с легким кавказским акцентом, - через паручасов отойдет наркоз, дай обезболивающее. Все, Катюша, я пошел обедать. Вечеромзайду к нему.

- Я поняла, Гамлет Рубенович, - отозвалось звонкое деловитоесопрано.

- "Поняла-поняла",- проворчал баритон, удаляясь, -смотри, чтобы ему швы как следует обрабатывали и чтобы пролежней не было. Я некаждый день совершаю такие чудеса. Интракортикальная трансплантация - это тебене вывих вправить.

- Не волнуйтесь, Гамлет Рубенович, все будет нормально!

Длинные лампы продолжали медленно плыть над головой. Потомпоявилось юное круглое лицо с голубыми глазами, желтой челкой и мелкимивеснушками.

- Привет, - сказала девушка и улыбнулась, - как чувствуемсебя?

- Ноги... - выдохнул он.

- Не выдумывай, тебе еще не больно, - девушка покачалаголовой и сделала строгое лицо.

- Нет, - согласился он, - не больно.

- Тогда в чем дело?

- Они есть?

- А как же! - Опять улыбка, во весь рот, мелкие ярко-белыезубки. Интракортикальная трансплантация, по методике доктора Аванесова.

Звучало неясно, но красиво и убедительно.

До него вдруг дошло, что он и правда жив. Он глубоко, жадновтянул ноздрями воздух, Пахло марганцовкой и туалетным мылом. Все было страннои ново, даже собственное дыхание. Тело обретало вес, набухало тяжестью, игде-то в самой глубине, в костном мозге, пробуждалась боль, веселопотрескивала, пускала острые искры, играла, дразнила, прикидываласьнесерьезной, слабенькой и вполне терпимой.

Он знал наизусть все ее фокусы. Боль жила в ногах, доползаладо середины туловища и слабела. Дальше начиналась для нее чужая территория.Дальше все в нем было цело.

Каталка остановилась. Белый коридор кончился ярко освещеннымтупиком. Глаза устали от света, веки отяжелели, потолок качнулся и поплылвверх. Сергей услышал новые голоса уже издали, хотя понимал, что говорят совсемблизко, и чувствовал, как его перекладывают с каталки на койку. Он попыталсяшевельнуться, поднять руку, но тело все еще не слушалось.

- Да не дергайся ты, мне надо капельницу поставить, -произнес знакомый женский голос у самого уха, - ты в госпитале, в реанимации.

- Что со мной было?

- Что было, то прошло. Теперь все нормально.

- Расскажи, - попросил он, едва ворочая языком, - как я сюдапопал? Что за госпиталь?

- Ну ладно. - Она присела на стул рядом с койкой. -Разговаривать тебе пока нельзя, но слушать можно. Я буду говорить, а тыпостарайся заснуть. Хорошо?

Он прикрыл глаза, соглашаясь.

- Ты был в коме, перенес тяжелую операцию. Самое страшноепозади. Ты должен радоваться, как младенец. Тебя собрали по частям, тебя, можносказать, со стенок соскребли. О том, что удастся сохранить тебе ноги, речивообще сначала не шло. Некоторые сомневались, сумеешь ли ты выйти из комы.Кстати, ты очень странно в нее ушел. Тебя уже готовили к ампутации, а ты шлеп -и отключился, гуд бай, ребята. Конечно, в таком состоянии нельзя былооперировать. Устроили консилиум. И тут явился его величество доктор Аванесов.Он явился из отпуска, веселый, загорелый, осмотрел тебя и говорит: зачемрезать? Новые ведь не вырастут. Знаешь, каким образом ты выразил свое согласиес Гамлетом Рубеновичем? Ты вышел из комы.

Она говорила все тише, все мягче. Речь ее опять стала похожана ангельскую песню. Он знал, что жив и ноги ему не отрезали. Остальное пока неважно. Впервые за многие месяцы майор Логинов заснул спокойно.

* * *

Дождливой мартовской ночью на балкон четвертого этажавысокого кирпичного дома на окраине Москвы вышел совершенно голый молодойчеловек, закурил и оглядел пустой двор, щедро освещенный фонарями. Средимножества автомобилей, спавших во дворе, сверкал, как драгоценность, егосеребристый новенький "Фольксваген"-капля. Автомобиль был купленвсего неделю назад, и детская радость обладания новой игрушкой еще не остыла.

Станиславу Владимировичу Герасимову исполнилось тридцатьшесть, но выглядел он лет на десять моложе, а чувствовал себя совершенныммальчишкой. Привычка выбегать ночью на балкон осталась у него с детства. Емунравилось, проснувшись среди ночи, выскользнуть из-под одеяла, чуть-чутьпомерзнуть, полюбоваться таинственным ночным пейзажем, вообразить себя нанесколько секунд уличным бродягой, круглым сиротой, тут же вспомнить, что всеэто неправда, и быстренько нырнуть назад, в теплую постель. Потом засыпалосьособенно сладко.

Этой ночью, в половине третьего, его разбудил нехороший сон.Ему приснилось, что у него выпадают зубы, один за другим, прямо с корнями, безкрови и боли. Он совершенно отчетливо видел, как сплевывает их на ладонь иостаются голые вспухшие десны с нежными лунками. Он проснулся весь потный,минут пять лежал, глядя в потолок, ощупывая языком свои ровные крепкие зубы, ипостепенно приходил в себя. Чтобы окончательно успокоиться, он отправился набалкон, прямо так, голышом, поскольку плохо ориентировался в чужой квартире ине мог сразу найти ни халата, ни даже собственных трусов.