Измученный разум нарисовал диковинную картину, будто стол вытянулся до размеров средневековой трапезной, причем Татьяна, Годфри и странный старик превратились в далекие фигуры в хрустальном шаре, через который можно было видеть и прошлое, и будущее.

Никогда я не чувствовала себя столь беспомощной с тех пор, как потеряла работу, крышу над головой и едва ли не саму душу в негостеприимном Лондоне с десяток лет назад. Тогда лишь Ирен Адлер заметила мое несчастье, протянула руку помощи и закружила в вихре бесконечного оптимизма.

И все же в глубине души я так и осталась безработной продавщицей из универмага Уитли, бывшей гувернанткой, сиротой, глупышкой, которая полагает, будто что-то знает о жизни, где ей не находилось места последние десять лет.

Ах, будь я бесстрашной журналисткой, или Ирен, или хотя бы агентом Пинкертона, можно было бы выхватить взведенный револьвер из сумочки, перевернуть стол легким движением руки, сделать хоть что-нибудь, чтобы остановить и повернуть вспять неизбежное развитие событий.

Неожиданно для себя я вскочила. Подол платья зацепился за ножку тяжелого стула, который из-за моего резкого движения опрокинулся назад, громко стукнув деревянной спинкой о каменный пол.

Все в изумлении уставились на меня: повар, полковник, старик в черном, неряха прислужник, Годфри и Татьяна. Даже цыганские смычки скользили по скрипичным жилам все тише и тише. Я сама казалась себе вибрирующей струной, взявшей неверную ноту. Как обычно.

Сама не знаю, что я собиралась сказать или сделать, но внутри меня все буквально кипело. И тут по залу разнесся дикий вой цыганской скрипки, отражаясь от высоких каменных потолков, словно крик умирающего зверя… словно вопль женщины в темном переулке Лондона, Парижа или Праги.

Как пугающе похож плач скрипки на человеческий голос! Он в агонии метался вверх-вниз, пока к нему не присоединились изломанные стенания других инструментов. Музыка играла все быстрее, и хаотические всплески звуков превратились в разнузданную хриплую мелодию, гремящую на весь зал.

Кто-то подобрал стул позади меня и унес его прочь. Я почувствовала, что меня тянут за шлейф платья, будто кошку за хвост, но не успела я оглянуться, как передо мной возник полковник Моран.

– Танец, – скомандовал он, предлагая мне свою руку.

Я бросила взгляд на Годфри, который поднялся было ко мне на помощь, но ужасная Татьяна тоже встала, претендуя на роль его партнерши, а старый охотник повлек меня к центру зала.

Мы закружились в диком вальсе. Мой танцевальный опыт ограничивался чинными упражнениями в школе в паре со старшими девочками, теперь же я оказалась в центре водоворота, где в неистовстве музыки и движения меня держал за талию когтистой лапой полковник Себастьян Моран, он же шпион по кличке Тигр.

Годфри тоже не оставили времени хотя бы надеть перчатки, как подобает джентльмену. Рука Татьяны лежала прямо в его обнаженной ладони, и ему ничего не оставалось, как вести русскую в огненном танце.

Но адвокат, во всяком случае, имел свободу задавать направление и размах навязанного ему танца, меня же крутило как щепку, комната вращалась перед глазами, как палуба корабля-павильона на парижской выставке, который я так стремилась увидеть и который стал мне ловушкой.

Хуже того: распущенные волосы хлестали меня по лицу, ослепляя и мешая дышать. Я вдруг вспомнила, как однажды к детской игре в жмурки присоединился Квентин, дядя моей воспитанницы Аллегры, и всем сердцем пожелала оказаться в его ласковых руках, вместо того чтобы чувствовать железную хватку полковника, который сверлил меня глазами, свирепо улыбаясь.

Музыкальным сопровождением всего этого безумия был стон проклятых скрипок и звон нескольких бубнов.

Пролетая раз за разом мимо стола, я заметила, что сидеть остались только старик и слуга. Татьяна тем временем проделала трюк, свидетельницей которого я уже становилась прежде: она выдернула во время танца шпильки из прически, и ее волосы разлетелись веером, как у цыганки. Как у меня.

Если прежде я была напугана, то теперь меня охватил настоящий ужас. Положение становилось еще хуже, чем во время похищения, ведь тогда меня всего лишь усыпили с помощью наркотика, чтобы сломить сопротивление. Теперь же меня вознамерились затанцевать до смерти.

Неожиданно музыка оборвалась.

Полковник столь же внезапно отпустил меня. Некоторое время я раскачивалась, как колокол на веревке, и наконец остановилась, хотя пол все еще кружился у меня под ногами. Я боялась поднять глаза и увидеть, что стены тоже едут по кругу, словно меня сунули внутрь детского волчка.

Потом я услышала, как кто-то хлопает в ладоши.

– Эй, Медведь! – закричала Татьяна. – Пляши, Медведь, пляши! Играйте же, дурни!

Позади меня послышалось приближающееся шарканье, и в тот же миг безумные смычки снова ринулись в бой. Поистине, даже шотландские волынки имеют больше оснований претендовать на благозвучие, чем цыганские скрипки.

Влажные горячие руки схватили меня, я тряхнула головой, чтобы остановить головокружение, и сердито посмотрела на полковника… но обнаружила на его месте неотесанного слугу, которому Татьяна почему-то позволила участвовать в нашей трапезе. Его рубаха была заляпана на груди супом и соусом; темные немытые волосы стояли дыбом. Меня начало мутить еще до того, как он принялся грубо дергать меня влево и вправо, исполняя медвежий вариант вальса.

Подступающая тошнота вызвала в памяти инцидент внутри морской панорамы, когда мне в ноздри ворвался сладковатый запах хлороформа и невменяемый убийца Джеймс Келли навалился на меня, демонически сверкая белками глаз.

Глаза косолапого слуги сияли тем же жутким нездоровым блеском.

К счастью, он был неспособен выписывать длинные головокружительные пируэты, как английский полковник, а просто шагал то в одну сторону, то в другую, волоча меня за собой. Тяжелыми сапогами он время от времени наступал мне на подол платья, в результате чего я рисковала в любой момент рухнуть на пол.

Я отчаянно пыталась выскользнуть из его горячих объятий, которые временами ослабевали, когда он начинал пялиться себе на ноги, будто они принадлежали кому-то другому.

– Пляши, Медведь, пляши! – подгонял дикаря голос Татьяны.

Голоса скрипок взлетали все выше и выше, следуя лихорадочной цыганской мелодии.

Неожиданно увалень схватил меня обеими руками за талию и начал вертеть, затем отпустил, позволив отшатнуться на пару шагов назад, и вновь метнулся ко мне, сгребая в свои медвежьи объятия. В этот раз не получилось даже жалкого подобия танца. Чудовище скалилось и кивало, откидывало мне волосы с шеи, поглаживало заскорузлыми пальцами мою беззащитную кожу, тянуло вниз горловину платья, будто ему все дозволено.

И опять я мысленно очутилась внутри панорамы, лишенная выхода, терзаемая чужими грубыми руками, скользящая в наркотический сон, который продлится почти неделю. Только не это! Ладони сами собой взметнулись вперед и вверх, не столько для того, чтобы оттолкнуть негодяя, сколько в попытке оградиться от зла.