немцев и вообще для «недоразвитых». Но даже она для меня сложна, потому брал для перевода исключительно передовые статьи, где добрая половина слов понятна без перевода: бесконечные упоминания лидеров СССР и ГДР, слова «социализм», «фройндшафт» (дружба) и подобные им. Читал-то я бегло, учительница удивлялась, я изумлялся больше её. С переводом тормозил, но в положенное время укладывался, хотя ни на один дополнительный вопрос ответить не мог. Да и как, если заданный на чисто немецком вопрос не понимал. Однако зачеты аккуратно получал, а в диплом забрел еще один «уд». Успешно сдав зимнюю сессию, нежданно-негаданно удостоился хорошего подарка.

Ночлежка в «Репинке»

В зимние каникулы группа наиболее активных членов студенческого научного общества по приглашению местного горкома комсомола отправилась в Ленинград. Я оказался в числе счастливчиков, не представляя, кто постарался включить меня в состав группы.

Приехали рано утром, нужный городской транспорт еще ночевал. В метро добрались до Невского проспекта. Темно, сыро, ветрено. На мне модный укороченный гэдээровский демисезончик «на рыбьем меху». Мы вышагиваем по знаменитой «першпективе», продрогнув до костей, не желая соглашаться с Николаем Васильевичем Гоголем, утверждавшим: «Едва только взойдешь на Невский проспект, как уже пахнет одним гуляньем. Хотя бы имел какое-нибудь нужное, необходимое дело, но, взошедши на него, верно, позабудешь о всяком деле»…

Нет, никак не получалось у нас забыть о нужном деле, поскорее оказаться в тепле. Только к девяти часам добрались к месту «гостевания». Это Академия художеств имени Ильи Ефимовича Репина (в обиходе «Репинка») на набережной Невы. Место историческое и знаменитое. Как раз напротив главного входа знаменитые питерские сфинксы, равнодушно взирающие друг на друга и вообще на окружающее. Оно и понятно. При их-то древности и знатности такая пустячность вроде нас, убогих. Все время каникул поутру, выходя из академии, шел к ним, чтобы посмотреть, поздороваться с ними, сказав какую-нибудь нелепицу типа: «Без фиксы какие сфинксы?»

Им по три с половиной тысячи лет. Питерцы убеждены, что, во-первых, ни в коем случае нельзя тревожить их сон: залезать на них, отламывать кусочки на память. Сфинксы – проводники в потусторонний мир, не исключено, что способны забрать смельчака с собой. Во-вторых, отличаются. В одном больше выражено мужское начало, в другом – женское. Прежде чем начать загадывать желание, стоит определиться, какой больше нравится.

От питерских студентов узнали, как им помогают перед сессией другие символы города – императоры Петр и Екатерина. Постамент конного памятника Петру возле Михайловского замка украшен барельефом «Битва при Гангуте». Бронзовая пятка спасенного матроса отполирована до блеска, потому что подержавшийся за нее студент «выплывет» на любом экзамене. Впрочем, никакой, даже самый счастливый матрос не сравнится с покровительницей наук Екатериной II. Отчаянный, но не отчаявшийся студент должен прийти к памятнику Екатерине возле Александринского театра и нежно коснуться декольте императрицы. Сделать это вовсе не просто, высота памятника с постаментом почти 15 метров. Но если уж доберешься до бюста царицы, в долгу она не останется.

Место для ночлежки нам еще не обустроили, но позволили снести вещи в ближнюю кладовую. Завтракали в буфете академии. Первый день нам хозяева не расписали, отдав под обустройство и знакомство.

Когда проходили главным входом, обратили внимание на стенды, извещавшие об открывшейся только-только выставке работ американского художника Рокуэлла Кента. Не пойти нельзя. И не потому, что группа состояла сплошь из ценителей и знатоков изобразительного искусства. Все проще и сложнее. На дворе 1961 год. Еще не затихли бои на фронтах «холодной войны», и мы, советские обыватели, находившиеся по свою сторону «железного занавеса», знали об Америке только то, что там есть белые, сплошь империалисты, и черные, которых бьют. И вдруг выставка американца, неизвестного, но уже, по определению, интересного.

Выставка открывалась значительно позже, и все это время мы маялись в вестибюле, пропуская юных творцов, спешивших на занятия, импозантных преподавателей, бородатых и бритых, а также людей непонятной социальной принадлежности, тоже устремлявшихся куда-то вверх по широкой каменной лестнице.

Но маялись не зря. Едва открылись двери, устремились в зал, и я застыл, еще не подойдя к картинам вплотную. Мне, воспитанному на шишкинских «Мишках» и васнецовской «Аленушке», увиденное надо было не просто осмыслить – пережить. Полотна с непривычно резкими линиями границ льда, воды и света. Бывший рыбак и плотник путешествовал много, но для своих картин избрал природу севера, и «Зима в Гренландии» – типичный образец её. Очень лаконичные и строгие картины Кента прямо-таки дышали полярным холодом. У нас самый близкий по манере к нему Георгий Нисский, с теми же разрезающими полотно резкими линиями горизонта, пример – «Московская рокада». Но у Нисского природа наша, и потому картины теплее. А здесь свет и холод, мрак и стужа. Три основных объекта: небо, лед, вода.

Впечатлений хватило на весь день. К вечеру, уставшие от ходьбы, мы вновь собрались в вестибюле, уже не думая о том, какая выпала честь – жить в Академии художеств! Думалось, как бы скорее улечься.

Нас разместили в бывшей мастерской самого Ильи Ефимовича Репина. И все бы в радость, только мастерская художника, как и положено, размещалась на самом верху здания, под крышей. Высокие потолки, огромная площадь, никак не меньше баскетбольного спортзала. Но попасть в неё можно только по узкой, наверное, «черной» лестнице, с десятками маршевых пролетов. Со своими шмотками мы тащились наверх, чертыхаясь и задыхаясь. Здесь нас ждал большой сюрприз, и даже не один. Во-первых, нам дали по тощему старенькому матрасу, байковому одеялу и нечто, напоминавшее подушку. Спальные места – на выбор на полу. А с нами девушки. Проблему решили, условно поделив мастерскую пополам, ближе к стене – девчата, ближе к двери – мы. Наши амазонки могли спать спокойно.

Второй сюрприз – вся несущая стена практически от пола до потолка увешана написанными маслом изображениями натурщиц. Разумеется, обнаженных. Ну, голых совершенно. К тому же в самых разных позах, призванных подчеркнуть то или иное женское достоинство.

Что тут началось!

– Парни, гля, а бабы-то голые…

Каждый стремился по мере своего остроумия прокомментировать ту или иную картину. Причем девчата не отставали, правда, подчеркивая недостатки изображенных, мы же искали и находили только достоинства.

Спор разрешился приходом руководителя группы Владимира Вячеславовича Радзиевского. Он только ахнул и побежал куда-то выяснять причины навязанного «разврата», требуя убрать картины. То ли не нашел никого, то ли не убедил, но вернулся красный от гнева и злости. Думал недолго, обязал в его присутствии перевернуть картины тыльной стороной. Часа полтора с помощью стремянки выполняли указание, успев возненавидеть его всеми фибрами