Мнения о докладе были противоречивыми. Михаил Кузмин отметил в дневнике: «Доклад был туповат, но интересный». Корней Чуковский написал Валерию Брюсову: «Был я на чтении Гумилёва об Абиссинии. Не нравится мне этот Ваш „вскормленник“. Одна голая изысканность, — без ума, чувства действительности, без наблюдательности, — жалка и смешна. В лучшем случае он карикатурен». Александр Кондратьев писал тому же Брюсову: «Тема доклада была очень опасная и требовала многих умолчаний, чтобы не напомнить героя нескольких наиболее удачных романов Доде. С трудностями Гумилёв справился. Описывал он и свою охоту на льва, и то, как его мотал на рогах африканский буйвол (при описании этих двух эпизодов в особенности чувствовались фигуры умолчания…)»

Несмотря на подобные отзывы, мэтр символизма отнесся к докладу очень серьезно и даже написал по мотивам рассказов Гумилёва газелу, которую прочитал 13 апреля 1911 года на очередном заседании Общества ревнителей художественного слова, и дал высокую оценку образцов абиссинской народной поэзии, записанных и переведенных Н. С. Гумилёвым во время его африканского путешествия. Об этом сообщал в своем отчете В. А. Чудовский.

Потом в «Синем журнале», в восемнадцатом номере за 1911 год, Н. Гумилёв опубликует пять абиссинских икон-картин со своими комментариями.

А поэт Александр Кондратьев напишет шуточную «Песнь торжественную на возвращение Николая Степановича Гумилёва из путешествия в Абиссинию»:

Могла ли надолго отпустить Африка поэта-путешественника, если он верил, что найдет неисследованные племена и земли? Не приходится сомневаться в том, что Гумилёв изучил множество книг и публикаций об Африке. Среди них была книга известного писателя, в будущем генерал-лейтенанта и атамана войска Донского П. Н. Краснова «Казаки в Абиссинии. Дневник начальника конвоя Российской Императорской миссии в Абиссинии в 1897/98 году» (СПб., 1900). Интересно, что в его экспедиции был кадет 1-го Московского корпуса Хайля Мариам Уонди, сын Ато Уонди, харарского землевладельца, абиссинец по происхождению. Восьми лет от роду он приехал в Петербург, в совершенстве овладел русским, но совершенно забыл свой родной язык.

Гумилёва теперь совсем не устраивали популярные описания Черного континента, ему хотелось узнать, что думают о континенте ученые. Но как войти в храм науки, совершенно обособленный, как отдельная каста в Индии? Никто из ученых не хотел выслушать поэта. Правда, рассказами об Африке заинтересовался его друг — поэт Владимир Нарбут. Но у него были на это свои причины.

Нарбут занялся издательским делом, начав выпускать «Новый журнал для всех». Поэт взялся за дело с большим энтузиазмом, полностью изменив направление этого давно издававшегося салонного журнала. Вместо политических обзоров В. Нарбут печатал статьи о современных литературных направлениях. Потом объявил читателям, что обещанная прежним издателем премия — два тома современной беллетристики — заменяется на сочинения украинского философа Сковороды и стихи Бодлера в переводе Владимира Нарбута. Георгий Иванов пишет в воспоминаниях, что подписчики были ошарашены, в редакцию посыпался град возмущенных писем. А Нарбут преспокойно отвечал, что журнал предназначен вовсе не для «тупиц и пошляков», пусть, мол, последние довольствуются книжками «Вестника Европы», сочинениями Надсона или Иванова-Разумника. После этого заявления разразился скандал. Нарбута не поддержали даже литераторы, хотя они хорошо понимали разницу между дешевой беллетристикой и стихами Бодлера.

Нарбут с легким сердцем бросил издательское дело и продал этот журнал демократического направления господину Гарязину — как потом выяснилось, члену Союза русского народа.

Пока в свете шли пересуды, Нарбут исчез из Петербурга. Куда — никто не знал, даже его брат Георгий Нарбут, впоследствии известный художник.

Через несколько месяцев после его исчезновения во все петербургские редакции пришла телеграмма: «Абиссиния. Джибути. Поэт Владимир Нарбут помолвлен с дочерью повелителя Абиссинии Менелика».

Однако все это оказалось шуткой, мистификацией. Вскоре Нарбут и сам написал об этом в письме из Гранд-отеля в Джибути, припечатав на него герб Нарбутов: «Дорогие друзья (если вы мне еще друзья), шлю привет из Джибути и завидую вам, потому что в Петербурге лучше. Приехал сюда стрелять львов и скрываться от позора. Но львов нет, и позора, я теперь рассудил, тоже нет: почем я знал, что он (Гарязин. — В. П.) черносотенец? Я не Венгеров, чтобы все знать. Здесь тощища. Какой черт меня сюда занес? Впрочем, скоро приеду и сам все расскажу. Брак мой с дочкой Менелика расстроился, потому что она не его дочка. Да и о самом Менелике есть слух, что он семь лет тому назад умер». Объявился Нарбут так же неожиданно, как и пропал, и обо всем рассказал на устроенном им вечере по случаю возвращения из Абиссинии в Петербург.

Друзья настолько привыкли к розыгрышам и шуткам Владимира Ивановича, что не поверили даже в его поездку в Африку. Тогда тот с возмущением воскликнул: «А вот, приедет Гумилёв, пусть меня проэкзаменует!»[30]

Гумилёв действительно проэкзаменовал Нарбута на знание местных абиссинских особенностей и некоторых терминов, а также адресов соответствующих заведений, о которых, по словам поэта, в присутствии дам говорить неудобно. После этого Николай Степанович объявил, что Нарбут не врет и действительно был в Джибути.

Африка настолько неприятно поразила Владимира Нарбута, что в 1912, 1913 и 1918 годах он возвращался к этой теме в стихах, где Абиссиния предстает не библейской землей, овеянной мифами и легендами, а забытым прокаженным краем, воротами в преисподнюю:

Наверняка Гумилёв не согласился с мрачными рассказами своего друга. А стихи, процитированные выше, увидели свет уже после его гибели.