и с каждым шагом идти становилось труднее. Я то и дело с опаской ощупывал себя, проверяя, не отморозил ли я себе нос и уши. Мы пересекли узкую тропу, проложенную поперёк склона, который почти вертикально обрывался вниз, в долину. Дальше перед нами раскинулась огромная снежная равнина, а по ней тянулись зигзаги – оставшиеся после турок снежные траншеи. Снег был насыпан валами высотой в человеческий рост так, чтобы спереди противник никого не видел. Конечно, от пуль такое сооружение уберечь не могло, но оно отлично скрывало защитников крепости от неприятельских глаз. Правда, русские тут их перещеголяли: у тех некоторые батальоны были одеты в белые овечьи шкуры, что позволяло им незаметно передвигаться в ночное время. За полем вырастала гигантская стена отвесных скал и зазубренных вершин. По ним-то мы и пробирались наверх, отыскивая тесные, извилистые тропки. В снег здесь были врыты брошенные турками батареи полевых пушек: одну или две из них искорёжило взрывами. Судя по всему, эти полевые пушки, установленные между фортами, служили основным средством обороны на Девебойнском хребте, и концентрическое наступление русских они сдерживали куда эффективнее, чем батареи допотопных осадных орудий в старых крепостях, которые в основном использовались как склады боеприпасов.

На скалистой возвышенности, с которой обозревался весь грандиозный ландшафт плоскогорья, турки устроили артиллерийский наблюдательный пункт. Здесь лежало несколько молодых людей, погибших в самом расцвете сил: араб, кызылбаш[399] и двое или трое анатолийских турок. Тела их были изуродованы гранатным огнём, но мороз сохранил их в тех самых позах, в каких их застала смерть. Немного поодаль мы заметили тело юного русского солдата – по всей видимости, выйдя на разведку, он забрался на скалу и нашёл здесь свою погибель точно так же, как и остальные. Дóма, на Кавказе и в Анатолии, эти деревенские парни жили себе мирной, трудолюбивой жизнью, не испытывая друг к другу ни малейшей неприязни. Затем началась война, их призвали на службу, и они пошли, как покорные овцы, один за другим. Теперь их мёртвые тела лежали рядом, а снег заметал следы битвы, которая никому из них не была нужна.

Попав на вершину скалы, мы увидели большое плато, опоясанное насыпями и снежными окопами. Здесь был расположен знаменитый форт Чобан-Дэдэ, который – вместе с крепостью Тафта – стоял на страже всего Девебойнского хребта. Вечерело. Ветер стих и пурга улеглась. Небо сияло прозрачной ледяной синевой, а за тёмными холмами, обступавшими исток Евфрата, догорало солнце. Косые лучи освещали землю под нашими ногами, превращая камни в золотые слитки, а снежные равнины в ослепительную серебряную гладь. Юг перекрывала необъятная стена Палантекена. На востоке простиралась долина Аракса, а на западе – заледеневшие болота в верховьях Евфрата. Меж двух долин вздымались, точно серебристые морские волны, округлые кряжи Девебойну, плотно укутанные снегом. Каждую волну венчала чёрная точка: насыпь или кольцевое сооружение. Так выглядели крепости – как будто чёрные бусины, соединяющие гребни в одну цепь. Теперь было понятно, почему взятие этих вершин решило судьбу Эрзерума. Позади, на северо-востоке нависали плотными ярусами, один над другим, заснеженные пики гор. Добраться до этой точки в самом центре Девебойнского хребта так, чтобы не угодить под беспощадный обстрел со стороны крепостей и промежуточных артиллерийских позиций, можно было только через эту горную гряду. Казалось бы, ни одной человеческой армии пересечь такую местность не под силу. Однако, как мы выяснили на следующий день, именно это здесь и произошло.

На ночлег мы с сопровождающими нас казаками и русским офицером устроились в небольшой каменной хижине на территории форта Чобан-Дэдэ. Турецкие аскеры были здесь от силы три дня назад, и повсюду мы обнаруживали следы их спешного отступления. Недоеденный ужин, груда одеял, кое-какие запасы сахара и кофе – нам всё сгодилось. И вот уже мы пили кофе на высоте 10 000 футов, в самой высокогорной крепости на свете. Дальше на север верхом было ехать нельзя, и поэтому на следующий день, 19 февраля, нам пришлось пробираться пешком. Нашим провожатым стал грузинский офицер, который первым вошёл в крепость Чобан-Дэдэ во главе разведывательного отряда. Продвигались мы медленно и мучительно. Наконец мы подошли к верховью Туйского ущелья – оттуда как на ладони открывалась местность, по которой в ночь на 14 февраля совершили бросок правофланговые части 4-й дивизии и Дербентский полк. Их следы ещё просматривались на снегу. Было видно, где разбирали орудия и по частям на плечах втаскивали их наверх, где пехотинцы увязали в глубоких сугробах. Следы вели прямо к заснеженному плато на вершине Олухлы, а оттуда выходили на открытую горную цепь в направлении высот Севри-кая. На севере вдали мы увидели снежные равнины вокруг форта Тафта, где произошло потрясающее, эпохальное воссоединение 2-го Туркестанского армейского корпуса с 4-й дивизией. Вокруг, куда хватало глаз, лишь дикие скалы утопали в снегу на высоте 10 000 футов. Колючая мгла застилала горизонт и ветер с воем носился по безжизненной земле. Мы достигли цели нашего путешествия. На этом пустынном плато, где Туйское ущелье рассекает Карга-Базар, была решена судьба самой мощной крепости во всей Малой Азии.

Мы возвратились в форт Чобан-Дэдэ и провели вечер, слушая байки о войне, которыми нас развлекали казаки и наш друг офицер. Наутро, 20 февраля, мы поехали той же дорогой обратно и под вечер прибыли в Эрзерум. Я решил навестить американского миссионера мистера Стэплтона[400] и застал его с женой и детьми за ужином. Они никак не ожидали встретить в здешних краях англичанина и устремились ко мне с распростёртыми объятиями. Уже много месяцев подряд они не виделись ни с кем из внешнего мира и жили здесь, в Эрзерумской крепости, почти как узники в заточении. Мистер Стэплтон подробно и проникновенно рассказал мне о том, как усердно они с женой трудились на благо человечества в эти страшные времена: как сражались они с лихорадкой и болезнью, уносившей жизни турецких солдат, и как устроили у себя дома временный госпиталь; как он всеми силами пытался облегчить участь армян, которых ещё прошлым летом выслали восвояси, а по дороге вероломно перебили; как ходил он с прошением к турецкому вали-паше и использовал ради подзащитных всё своё влияние.

22 февраля мы с моим другом Зданевичем выехали в сопровождении двух казаков к Палантекенскому перевалу, чтобы осмотреть тамошний форт. Мы пересекли долину Евфрата и приблизились к проходу в ущелье, куда вела, поднимаясь наверх, тесная тропа. Довольно скоро на одном из участков пути вокруг нас стала сгущаться снежная мгла. Двигаться нужно было крайне осторожно, чтобы не сорваться в пропасть и не увязнуть в сугробах. Два часа