class="p1">— Все ты знаешь! А я, бедная, Ларошфуко и не читала. Да скажи толком, что это было?

— Пустячок. Вроде гриппа... Странно, я всегда колебался между разными группами идей, — вдруг некстати, без отношения к предмету их разговора, сказал Шелль. — Чувствовал cимпатии и к монархическому принципу. Вот только к коммунистической группе никогда ни малейшей симпатии не имел и даже ни малейшего интереса: она всегда у меня вызывала зеленую скуку, да еще личную ненависть... А ее удачи и неудачи — это дело совершенно другое. Тут, как в истории вообще, все неожиданно. Когда гибнет аэроплан, публика привыкает к этой мысли постепенно: сначала сообщают, что о вылетевшем оттуда-то аэроплане «нет известий», и лишь потом находят осколки и трупы. А тут... Но почему я об этом заговорил? Ты не удивляйся, Наташенька, я часто без толку перебрасываюсь с одного предмета на другой... А ты могла бы постоянно жить на Капри?

— Я?.. Пожалуй, тоже нет. А с тобой хоть на Северном полюсе. Так это было совершенно не серьезно? Ты что тогда делал? То же, что теперь?

— То же, что теперь. Я часто себя спрашиваю: когда такому-то человеку следовало бы родиться? Мне, по-моему, следовало бы родиться в начале восемнадцатого века. Тогда выбора было больше, можно было даже выбирать себе страну. Л ему надо было бы родиться в одиннадцатом столетии.

— Кому?

— Сталину, разумеется... Впрочем, нет. Он родился, когда ему и надо было. В эпоху бреда... Ну, хорошо, бросим такие предметы. Итак, послезавтра мы женимся и уедем. «Свадебное путешествие в Венецию», очень банально. Венеция — город для свадебных путешествий.

— Почему ты боишься банального? Что же такого дурного и банальном? Ты часто об этом говоришь, но...

— Есть грех. Из-за него я немало сделал ошибок в жизни.

— Расскажи!

— Не стоит, скука. Всякое у меня в жизни бывало. Знал и нужду, хоть недолго.

— Разве ты из бедной семьи? Как я? Знаешь, меня удивляла и твоя фамилия Шелль...

— Фамилия как фамилия, — резко перебил он. — А ты знаешь, о ком я сегодня много думал? Об этом твоем Майкове.

— Mamma mia! Это почему?

— Почему? Из ревности. Ты мне описала его наружность, я все стараюсь себе его представить — и не выходит. Я иногда часами себе представляю людей, которых никогда не видел... Ну, довольно об этом. Извини, что я нынче такой скучный.

— Да, ты сегодня не совсем такой, как всегда. Уж не случилось ли что?

Шелль вынул из кармана газету.

— Да. Кое-что действительно случилось. Со мной, с тобой, со всем миром. Гоняюсь, очевидно, и за эффектами; один эффект приберег к концу. Эта газета пришла сегодня из; Неаполя. Я, собственно, хотел тебе прочесть, когда спустимся обедать, но могу перевести и сейчас. Слушай:

«Центральный Комитет Коммунистической Партии Советского Союза и Совет Министров СССР извещают о великом, несчастье, постигшем нашу партию и наш народ, — о тяжкой болезни И.В. Сталина.

«Ночью с 1-го на 2-е марта у товарища Сталина в его квартире в Москве произошло кровоизлияние в мозг, поразившее жизненную часть его мозга. Товарищ Сталин потерял сознание.

«Последовали паралич правой руки и ноги и потеря речи. Произошли серьезные осложнения в процессе дыхания.

«Для лечения товарища Сталина привлечены медицинские силы: И. Куперин, Е. Лукомский, Н.В. Коновалов, А.Л. Мясников, профессор Е.М.Филимонов, профессор И. С. Глазунов, профессор П. А. Ткачев, профессор В. И. Иванов-Незнамов и профессор Е.М. Тареев.

«Лечение товарища Сталина ведется под руководством А.Ф. Третьякова, министра общественного здоровья СССР и И. Куперина, главы медицинского и санитарного управления Кремля.

«Лечение товарища Сталина ведется под постоянным наблюдением Центрального Комитета Коммунистической Партии Советского Союза и Советского Правительства».

[XIII]

... — Быть может, вы считаете меня шпионом или белобандитом? Между тем, я не белый, не шпион, не бандит — и не русский. Не хочу отнимать у вас время философски-политическим спором. А то я мог бы сказать вам, гражданин Майков, что понятие «шпион» так же неопределенно, как его моральная квалификация. Мисс Эдит Кавелл занималась шпионажем, ее одна из воюющих сторон расстреляла, а другая поставила ей памятник. Она делала свое дело не ради денег. Но вы ведь не знаете, почему я делаю мое. Продался ли я или же у меня есть гораздо более благородные побуждения, это вопрос личный, биографический и малоинтересный.

— Так же малоинтересно и то, кем я вас считаю. Мы все ищем, к чему приложиться в жизни. Многие не находят. И я не нашел. А вы нашли: приложились к международному шпионажу. Наше дело. А я давно больше никого не сужу. Уж очень большая нужна была бы скамья подсудимых. И мне самому бы на нее и сесть. Ну да, вы продались иностранному правительству. Что ж тут такого? Вас за это еще прославят. «La trahison est une question de dates[111]», — говорил Талейран. И никакого цинизма тут с моей стороны нет. Мне цинизм вообще чужд. Всю жизнь перил в «разумное, доброе, вечное», не очень верил, но верил. И теперь еще верю, только не дождусь доброго и разумного. А вы, судя по нашему разговору, из циников? Неинтересно.

— Быть может, именно из циников: из людей, уставших от цинизма, объевшихся цинизмом в моем мирке.

— Неинтересно.

— И все-таки настоящим циником я никогда не был. Мне этот мирок и прежде был чужд.

— Как люди, мы не сходны: я печальный. Но в общественном, в моральном отношении разница невелика. Вы продались иностранному правительству, а мы нашему — и какому!

— Уж будто и вы продались? За компанию цыган повесился?

— Вот видите, как вы шутите над трагедией. Да, и я продался. Я беден как Иов. Вы видите, как я живу. У меня нет ни гроша. Купить себе книгу, — старую, новых я не покупаю, — это для меня финансовая проблема. Тем не менее я тоже продался. В 1937 году, я, со всем университетским персоналом, подписал горячее приветствие Иосифу Виссарионовичу по случаю очередных казней. С тех пор у меня так называемого «уважения к самому себе» стало гораздо меньше. Говорил себе тогда, что казненные были ничем не лучше Иосифа Виссарионовича. Но позднее приходилось подписывать приветствия и по случаю казней людей, которых я никак подлецами считать не могу. Они только хотели свернуть шею Иосифу Виссарионовичу, то есть хотели того же, что я. Если б