— Мирза Салман?

Ее лукавая улыбка сказала все.

Я удивился, хотя тут не было ничего особенного.

— Ты что-нибудь знаешь о его отношении к Пери?

— Нет. А что ты желаешь узнать?

— Предан ли он ей?

— И если нет?..

— У Пери будут жестокие неприятности с новым шахом.

Она помедлила минуту.

— Если принять всерьез сплетни о смерти Исмаила, то новый шах может опасаться, что она отравит и его. Он, как все слепцы, особенно мнителен.

— Очень возможно. Отчасти поэтому я должен знать, хорошо ли отзывается о ней мирза Салман.

— Я дам тебе знать, если что-то услышу.

— Когда он снова появится у тебя?

— Не раньше, чем вернется из своей поездки.

— Понятно.

Мирзе Салману было приказано никому не говорить о своей поездке, но он уже проболтался Фереште.

Наступило молчание, и я понял, что необходимо сменить тему. С тех пор как отыскал Фереште, я вспоминал наши прежние дни вместе и понял, что любил ее тогда. Любил — но не понимал этого: я был слишком молод и слишком занят собой. А она была проституткой, и я считал ее недостойной своей любви.

Фереште не сводила глаз с моего лица:

— Мой друг, ты опечален.

— Недавно я вспоминал о днях, когда мы были юны, — сказал я, — и каково нам было в объятьях друг друга. Не знаю, что ты чувствовала ко мне, но я стал понимать, как мне жаль, что не сумел спасти тебя от улицы.

Ее взгляд был недоверчивым.

— В самом деле?

— Даже если взять наименьшее, мне хотелось сказать, как сильно я хотел спасти тебя, — так это и было.

— Ты был раздвоен, — ответила она. — В моих руках ты пылал, но, когда наше соитие завершалось, я чувствовала, как твое сердце отвращается от самой мысли о любви к женщине такого низкого звания.

Как верно она меня понимала!.. Я ощутил жгучий стыд.

— Я все равно был сыном благородного человека, — сказал я. — Думал, эти связи меня недостойны. Ведь я рассчитывал жениться на хорошенькой девушке, тоже из благородных, которая будет служить мне до конца моих дней. Какая насмешка, что это я оказался слугой женщин!

Она улыбнулась:

— А я — служанкой мужчин. Конечно, я предпочла бы, чтоб мое тело осталось моим собственным владением, но это мне не суждено.

— И мне тоже.

— Ты винишь меня? — Она вздохнула. — Жаль, ты не оказался храбрее и не признал, что я нужна тебе и ты желаешь помочь мне.

Фереште была права: тогда щедрости моего сердца не хватало, чтоб признаться ей в любви или признать всю тяжесть ее страданий. С ребяческим отвращением я считал, что женщина ее ремесла будет всегда запятнана тем, что сделала с собой. Ну а что с собой сделал я? Она-то, по крайней мере, не потеряла способности выносить дитя.

— Прошу у тебя прощения от всей души, — сказал я. — Я подвел тебя, потому что был избалованным ребенком, но теперь я изменился. Сейчас я понимаю, что жизнь требует жертв, и многие из них — горестные.

Глаза Фереште были полны сочувствия, и мне вспомнилось, как она утешала меня в моих метаниях, когда я был юн.

— Твои собственные жертвы преобразили тебя, — ответила она. — Птица твоего понимания простерла крылья и теперь летит свободно.

Что-то в моем сердце раскрылось навстречу ее словам.

— Может быть, мы не навсегда заперты в клетках, — добавила она. — Я вырвусь, как только смогу, и ты тоже.

— Иншалла. Если Пери удастся ее замысел, я буду ближе к обретению независимости. Если она утратит благоволение, утрачу его и я. Рухнут все мои намерения.

— Какие?

Я рассказал ей о Джалиле и моей тревоге за ее будущее, такое зависимое от моего. Когда я закончил, то охрип.

— Бедное дитя. Почему ты раньше не говорил о ней? Есть крохотная надежда, что я смогу помочь. Перед его отъездом в Кум я дала мирзе Салману адрес очень дорогой женщины для посещений. Я тотчас пошлю гонца и попрошу ее сообщить, не узнала ли она чего-нибудь.

— Я буду тебе чрезвычайно благодарен, — ответил я. — Серебро поможет?

— Она рада оказать мне услугу. У меня сеть таких приятельниц во всех крупных городах.

Вернувшись к Пери, я рассказал ей о нашем разговоре и намекнул, что Фереште хорошо бы одарить. Царевна послала ей серьги из жемчуга и филиграни — достаточно красивые, чтоб развязать любой язык.

Через несколько дней Мохаммад и его свита, добиравшиеся от Кума, были уже в нескольких фарсахах от Казвина. Они разбили лагерь, дожидаясь, пока звездочеты не выберут благоприятный день для въезда в город. Лулу недавно был снова нанят во дворец по моему предложению. Я надеялся, что его мнения спросят.

Мохаммад пригласил Пери к нему на стоянку почтить его прибытие. Я помогал устроить ее поездку со служанками, евнухами и стражей от Шамхала. Мы с Пери сошлись на том, что это важно — показать силу через число и пышность ее войска.

В день нашего отбытия все ожидали, что царевна заберется в золотой паланкин, но я отослал носилки вперед, ожидать за городской чертой. Пери хотела испробовать свое мастерство наездницы и промчаться в одиночку, без сопровождения. Это было нарушением всех правил, но, прибегнув к хитрости, мы добились своего.

Вскоре после того, как отворили городские ворота, мы с царевной вышли в небольшой сад возле Выгула шахских скакунов, где нас дожидались оседланные кони, и поехали вместе в утреннем холоде. Она взяла своего любимого арабского коня Асала, названного так за масть — и вправду цвета лесного меда. На ней было длинное, отделанное мехом платье с разрезами для верховой езды, плотные шерстяные шаровары, кожаные сапожки, меховая шапка, под которую были заправлены волосы, и серый шерстяной платок, согревавший лицо и скрывавший его до самых глаз. Маленький мальчик, увидевший ее, завопил матери: «Хочу, как он!..»

Мы чинно проследовали к Тегеранским воротам. Их высокая средняя арка с боков имела две поменьше, чтобы двигаться можно было в обоих направлениях. Белые, желтые и черные изразцы, выложенные затейливым узором, напомнили мне бабочек и внушили радостную веру в удачу столь ожидаемой поездки.

Неподалеку от нас трусили евнухи и посыльные, возглавляемые все еще отставным визирем Маджидом, везли сундуки с ее нарядами, личными вещами и подарками, которые она готовилась вручить своему брату. За ними двигался большой отряд черкесов и таккалу, посланный ее дядей, и слуги, тащившие все нужное для стоянки.

Когда мы проезжали ворота, царевна оглянулась на длинный караван, тянувшийся за нами, и сказала:

— Хвала Господу! Ну разве это не прекрасно?

— В самом деле!..

Обоз двигался медленно и размеренно из-за большого числа грузов. Как только мы миновали ворота, она сказала: