— Но почему он не сказал правду? Он знал, за что я его ненавижу.

— Наверное, он молчал из-за любви ко мне.

Доминик вернулся к дивану, сел и обнял мать.

— Все хорошо, мама. Причин для ненависти было много — слишком много. Я ненавидел отца не только из-за его отношения к тебе. И все же я рад, что ты мне рассказала правду.

Тяжесть упала с души Доминика, и он повторил:

— Спасибо, мама.

Только сейчас он заметил, чего стоил Персе ее рассказ, как переживала она, боясь, что сын не простит ей стольких лет обмана. Сейчас, когда все было сказано, лицо Персы просветлело.

— А теперь насчет той женщины, гаджио.

— Можешь спать спокойно, мать, — улыбнулся Доминик. — Катрина носит моего ребенка.

— Она — твоя женщина, сынок, — усмехнулась Перса. — Я это увидела сразу.

— Да, — тихо подтвердил Доминик. — Она для меня — все и даже больше.

Перса коснулась его щеки морщинистой рукой и посмотрела ему в глаза материнским, все понимающим взглядом.

— Останься у нас, — попросил Доминик, но Перса покачала головой:

— Мой дом — повозка. Так было, так будет и впредь. Я хочу вернуться поскорее.

Доминик не стал ее отговаривать. Он понял то, что понял и его отец, — свободную птицу нельзя держать в клетке, даже если эта клетка из чистого золота.

Они поговорили еще немного. Перса рассказала о том, как дела в таборе, оба посмеялись над новыми приемами, жанжано, изобретенными для того, чтобы надувать простодушных гаджио.

Потом они пили кофе, по мнению Персы, слишком слабый, Доминик рассказал о выведении новой породы рысаков.

В комнату несмело вошла Кэтрин.

— Доброе утро, любовь моя, — поприветствовал ее Доминик.

Кэтрин непроизвольно коснулась ладонью округлившегося живота и с робкой улыбкой взглянула на Персу.

— Рада видеть вас, мама.

Перса окинула взглядом пополневшую фигуру молодой хозяйки, затем взглянула Кэтрин в глаза:

— И я рада видеть тебя, дочь.

Глаза старой цыганки наполнились слезами, и, словно в ответ, слезы навернулись на глаза молодой женщины.

Даже Доминик почувствовал, что в горле защекотало.

Какое-то время все молчали.

— Оставь нас, сынок, — попросила Перса. — Мне нужно кое-что рассказать моей новой дочке. Ребенок в конце концов на четверть цыган. Есть заклинания, которые Кэтрин должна знать, гадания и молитвы, призванные помочь малышу родиться крепким и счастливым.

Доминик хохотнул в кулак, и Кэтрин улыбнулась.

В дверях Доминик столкнулся с Яношем. Он заметил, что мальчик одет в самую простую из своих рубашек, в старенькие бриджи. И почему-то он был босиком.

— Заходи, — предложил он мальчику, — здесь кое-кто из твоих старых друзей.

Янош топтался на месте. В руках у него была связка книг, аккуратно перетянутая бечевкой.

— Персиваль сказал мне, что приехала Перса. Если она согласится взять меня, — сказал Янош, умоляюще глядя на цыганку, — я бы хотел уехать с ней.

— Янош, — воскликнула Кэтрин, вставая. — Неужели ты хочешь нас бросить! А как же учеба? Я знаю, что тебе нелегко, но…

— Мы поговорим об этом позже, любовь моя, — мягко остановил ее Доминик. — Я с самого начала предупреждал тебя, что мальчик может уйти. Он следует зову своей природы так же, как и мы следуем зову своей.

— Я возьму мальчика, — сказала Перса. — Мне будет с ним хорошо.

— Я люблю тебя, Катрина, но я не могу здесь быть счастливым. Я тоскую без наших. Я поеду с Персой.

— Тебя здесь всегда встретят с радостью, — сказал Доминик. — Знай, что как бы далеко тебя ни занесла судьба, тебе есть куда вернуться.

Кэтрин стояла как в воду опущенная,

— Не грусти, любимая, — сказал муж, беря ее за руку. — Скоро у тебя будет свой ребенок.

— Да, — улыбнулась Кэтрин.

— У тебя будет сын, — сказала Перса. — Мальчик, смуглый и красивый.

Кэтрин не стала спорить, не стал возражать и Доминик.

Доминик отправил Яноша собирать вещи — всю одежду и книги, которые он сможет унести, а женщинам предоставил возможность поговорить наедине.

Он вышел в сад и, проходя мимо фонтана, сорвал розу. По аллее, скрывавшейся под сенью деревьев, он пошел к семейному кладбищу. Он приходил сюда лишь однажды — в день похорон отца.

Сейчас он стоял у низкой железной ограды и смотрел на серый камень со скромной табличкой:

«Самуил Доминик Эджемонт, пятый маркиз Грэвенвольд. Покойся с миром».

Доминик постоял у могилы с минуту, затем положил на камень цветок. Пусть они никогда не испытывали привязанности друг к другу, но теперь они больше не враги.

Доминик поднял голову к небу. Кречет взмыл ввысь. Доминик следил за полетом птицы, пока она не скрылась из виду, и думал об отце.

Быть может, теперь наконец его отец обрел долгожданный покой.

Доминик улыбнулся. То же самое он мог сказать и о себе.