Мне всегда казалось, что экспатрианты — сливки культуры и стиля «цивилизованного» мира. Но сейчас я видел, насколько далеки они от Бродвея, Вест-Энда или Ла Скалы, отстают лет на десять, как я со своим Чаком Берри. Я глядел на румяные, потные лица танцующих, на их по-детски блестящие глаза, и меня разбирала досада.

Шива сначала танцевал с Хемой, потом с дамой, партнершей Хемы и Гхоша по бриджу, потом со всеми подряд. Мне внезапно стало невмоготу в этом зале, и я ушел, сказав Хеме и Гхошу, что возьму такси.

Поднимаясь по склону к Миссии, я думал о стажерке. Я старался ее избегать. В компании своих подопечных она меня не узнавала; когда я попадался ей вместе с Шивой, молча кланялась, а встретив как-то меня одного, спросила:

— Ты Мэрион?

По глазам я понял, что ничего не изменилось и ее дверь по-прежнему для меня открыта.

— Нет, — соврал я. — Я Шива.

Больше она таких вопросов мне не задавала.

В комнате Розины бормотал приемник, но дверь была закрыта, да мне и не хотелось никого видеть.

Снедаемый мрачными мыслями, я лег спать, — казалось, мне куда больше тринадцати.

Проснулся, когда вернулся Шива, увидел его в зеркале. Он показался мне выше, чем я сам, у него были узкие бедра и легкая походка танцора. Шива снял пиджак и рубашку. Его расчесанные на пробор волосы спутались, губы пухлые, почти как у женщины, лицо мечтательное, вдохновенное. Раздевшись до белья, он принялся смотреться в зеркало, поднял одну руку, занес другую, словно танцевал с воображаемой женщиной, грациозно повернулся и поклонился.

— Славно провел время? — спросил я.

Он застыл на месте, так и не опустив рук. Я поймал его взгляд в зеркале и покрылся гусиной кожей.

— Там все славно провели время, — ответил он хриплым, незнакомым голосом.

Такси высадило нас с Шивой у ворот Миссии напротив дома из шлакоблоков. Зажигались уличные фонари. В свои шестнадцать лет я был капитаном команды по крикету и защитником калитки, а Шива — бэтсменом. Со своей задачей мы справлялись отлично. Тренировки заканчивались уже в сумерки.

Огни бара, расположенного в конце здания у самой лавки Али, высветили силуэт женщины на фоне бисерной шторы.

— Привет! Подожди меня! — крикнула она.

Из-за узкой юбки и каблуков ей пришлось семенить, переходя по доске сточную канаву. Она ежилась от холода и улыбалась так широко, что глаза превратились в щелочки.

— Как ты вымахал! Помнишь меня? — Женщина неуверенно переводила взгляд с меня на Шиву. Потянуло жасмином.

После смерти ее ребенка я встречал Циге много, много раз, но мы никогда не сталкивались нос к носу. Помашем друг другу издали — и все. Год она носила траур. В то дождливое утро, когда она принесла малыша в Миссию, внешность у нее была самая невзрачная, лицо простодушное, но сейчас, с подведенными глазами, накрашенными губами и волнистыми волосами до плеч, она была чрезвычайно хороша.

Мы троекратно расцеловались, словно родственники.

— Это… вот… хочу представить тебе моего брата, — пробормотал я.

— Ты работаешь здесь? — спросил Шива. С женщинами он всегда общался без всякого смущения.

— Больше нет, — ответила она. — Я теперь хозяйка. Рада пригласить вас к себе.

— Но… нет, спасибо, — вспыхнул я. — Нас мама ждет.

— Не ждет, — возразил Шива.

— Не против, если я зайду в другой раз? — промямлил я.

— Когда только захочешь, всегда рада. Приходи вместе с братом.

Повисло неловкое молчание. Она не выпускала мою руку.

— Слушай. Дело давнее, но ведь я тебя так и не отблагодарила. Как увижу тебя, дай, думаю, поговорю, но делается как-то неловко, что тебя зря смущать… А сегодня мы прямо столкнулись, и я решила: пора.

— Да нет, — сказал я, — это мне казалось, что ты на меня — на нас — сердишься, винишь Миссию за…

— Нет, нет, нет… мне некого винить кроме самой себя. — Глаза у нее потускнели. — Вот что бывает, когда слушаешься этих старых дур. «Подай ему это. Сделай то». В то утро я посмотрела на бедного малыша и осознала, что от всех этих снадобий ему только хуже. Когда твой отец осматривал Тефери, я поняла, что опоздала на несколько дней. Чего я ждала?..

Я молчал, вспоминая, как она рыдала у меня на плече.

— Только бы Бог простил меня и не оставил своей милостью. — Она говорила искренне, ничего не скрывая. — Я тебе вот что хочу сказать. Да хранит тебя Господь и все святые его. Отец у тебя такой хороший доктор. Вы тоже собираетесь стать докторами?

— Да, — ответили мы с Шивой хором.

Это было то немногое, о чем я мог говорить в те дни с уверенностью и в чем мы с Шивой были согласны друг другом.

Лицо у нее просветлело.

По дороге к бунгало Шива спросил:

— Почему ты отказался? Она, наверное, живет здесь же. Мы бы с ней переспали.

— С чего ты взял, что стоит нам встретить женщину, как меня тянет с ней переспать? — возмутился я. Яду в моих словах было более чем достаточно. — Я не желаю с ней спать. К тому же она не из таких.

— Сейчас, может, и нет. Но она знает, как надо.

— Мне уже выпадал случай. Я сделал свой выбор. — И я, как бы желая подтвердить свою точку зрения, рассказал ему про стажерку.

Шива ничего не сказал в ответ. Мы шагали в молчании. Шива меня бесил. Мне претило думать о Циге в этом ключе, было неприятно сопоставлять это милое лицо с тем, как она зарабатывает себе на жизнь. Я гнал от себя эти мысли. А у Шивы таких предрассудков не имелось.

— В один прекрасный день у нас будет секс с женщинами, — наконец заговорил Шива. — Почему бы этому прекрасному дню не наступить сегодня? — Он посмотрел на небо, словно стараясь убедиться, что расположение звезд благоприятствует.

Я порылся в голове в поисках возражений. Ничего путного на ум не пришло.

— А про Хему и Гхоша ты не забыл? Думаешь, они обрадуются? Люди их уважают. А мы заставим их краснеть.

— Но от этого никуда не денешься, — нашелся Шива. — А сами-то они что? Тоже этим занимаются…

— Прекрати! — крикнул я. Какая гадкая мысль!

Но только не для Шивы.

В тот самый месяц, когда мне исполнилось шестнадцать, у меня сломался голос. На теле высыпали угри, будто я проглотил мешок горчичных семян. За три-четыре месяца новая одежда становилась мала. В необычных местах стали расти волосы. Мысли о противоположном поле, главным образом о Генет, не давали сосредоточиться. Я несколько приободрился, заметив, что с Шивой происходят в точности те же самые физические перемены, но после встречи с Циге разговор о страстях и о необходимости их сдерживать не клеился. Да Шива и не желал сдерживаться.