Он почти сразу же понял, что ему не следовало открывать глаза: игра цвета нарушила его чувство направления. Он опустил взгляд, упершись рукой в пол, по которому струились жемчужная розовость и аквамарин. Его рука погрузилась в камень: он почувствовал это, ощутил фактуру цветов. Теперь его равновесие окончательно нарушилось, каменный коридор растянулся нитями голубоватого кварца…

Корабль — все вселенная — дернулся. Его вестибулярный аппарат возмутился. И теперь он уже видел сквозь дюжины слоев камня, которые грозили обнажить холодную пустоту…

Он выгнулся ближе к стене, пытаясь восстановить распавшееся равновесие, но тело отказывалось ему повиноваться. Казалось, он раздваивается: у него появились две правые руки, которыми необходимо было двигать, используя два набора мышц, наложенных…

«Даав!»

Эллиана повторила его панику. Ее голос сладким эхом отразился от каменных стен.

— Эллиана!

На краткое мгновение он увидел две правые руки, упирающиеся двумя призрачными ладонями о текучие цвета. С каменного пола вскипал туман, воздух заполняли точечки света…

Он поморщился, потерял эту картину — потерял все, кроме растерянности: он пытался двигать рукой, которая подчинялась приказам кого-то другого. Но с ним остался ее голос.

— Даав! Даав, я здесь!

Он глубоко вздохнул, стараясь себя дисциплинировать.

— Эллиана, где ты?

Где-то за этим хаосом цветов прозвучал гонг, проникая волнами в самую его душу. Его зрение немного прояснилось — и перед ним снова возникла каменная стена, из которой краски стекали в туманный пол. Весь коридор вибрировал, словно сами скалы пели песню. Свет сгустил воздух до обольстительно-чувственного шелка, и Эллиана была рядом с ним: ее рука лежала у него на плече, и он повернул лицо навстречу ее поцелую…

Нет. Ее рядом не было. Скорее — она была всюду. Он ощущал течение ее мыслей, чувствовал, как она решает, куда смотреть… Вот она надежнее оперлась о стену, прижалась к ней спиной…

Его глаза — ее глаза — сфокусировались на противоположной стене, которая мерцала от зеленых и золотых молний, но уже стала плотнее, уже не угрожая раствориться до полной прозрачности.

«Даав, — сказала ему на ухо возлюбленная, — я вижу, что над этим придется работать!»

Он отрывисто хохотнул, а она подняла руку и погладила его по щеке.

«Кажется, самое худшее позади, — пробормотала она. — Давай вернемся в нашу пещеру».

— Превосходная мысль, — откликнулся он. — Рюмка вина пришлась бы очень кстати. И если ты не возражаешь, мы прикорнем ненадолго. Точильщику следовало бы проявить больше заботы о слабом старике.

«Для Точильщика ты — настоящий младенец, — парировала Эллиана. — Но — да, давай поспим. А потом нам надо будет поговорить».

Точильщик стоял, повернувшись к ним спиной в панцире с замысловатым узором, и внимательно рассматривал пульт управления, встроенный в каменную опору. Даав заметил, что капитан гудит — или, возможно, поет, — прикасаясь к пульту то здесь, то там…

Мелодия изменилась, и хотя он не стал к ним оборачиваться, но чуть приподнялся над пультом.

— Пожалуйста, Элли и Даав, если вы помедлите всего пять или шесть мгновений, я к вам присоединюсь. У меня есть новость, которая будет интересна вам обоим.

С этими словами Точильщик снова начал гудеть, предоставив Дааву и Эллиане исследовать их новый союз, перешедший на новую ступень.

Это был, конечно, союз спутников жизни, но он как-то расширился, углубился так, как они даже предположить не могли. Даав, не решаясь принять безусловную радость, предположил, что это — результат работы движителя, который поблекнет после возвращения в нормальное пространство. Эллиана решила, что движитель был фактором… ускорившим… их слияние, но высказала предположение, что главной его причиной стали съеденные ими орехи.

Этот обмен мнениями был гораздо более быстрым и полным, чем прежде, и даже приятный эффект вина не притупил их общения. Время от времени один из них мог отвлечься на какое-то воспоминание или новый факт…

Эллиана первой ощутила приближение перемены: картины и информация, которые она получала через Даава, резко обострились, словно она стала видеть своими собственными глазами — и она смогла подумать о том, чтобы пошевелить рукой. Позже она продемонстрировала, что способна ходить без активной помощи Даава.

Они не совсем спали: они расслабились, закрыв глаза, и делились мыслями, чувствами, сутью…

Небольшое количество воспоминаний Даава Эллиана не могла полностью разделить, как и ему не удавалось охватить все ее воспоминания, — но по большей части это были те вещи, который каждый из них очень старался забыть. И, конечно же, немало дразнящих — а порой и огорчительных — обрывков прошлого, которые интриговали каждого. Для Даава — ее брат Ран Элд и его друг, и брак, полный насмешек и боли. Для Эллианы — планеты, которые она никогда не видела, и ласковые уроки терпения…

Для Даава новой стала возможность пользоваться интуитивным пониманием математики, свойственным Эллиане. Для нее — участие в мгновенном и тонком восприятии Даавом мотивов, управляющих действиями других людей. Новым для нее стал и удивительный слой Дневников, который стал источником богатых иллюстраций и изменил ее восприятие возлюбленного, Клана Корвал и лиадийской истории.

Им потребовалось сделать усилие — намеренно переговорить в мыслях, вместо того чтобы вести подсознательный обмен, — чтобы отправиться к Точильщику.

«Эллиана, любимая, нам нельзя смотреться в это зеркало, пока звезды не потухнут. Я действительно думаю, что над этим, как ты и сказала, придется поработать. И, наверное, заручиться помощью мастера».

И они отправились искать Точильщика. При этом Даав, как мальчик, учащийся верить, что простой наклон позволяет выровнять и повернуть дуоцикл, позволил Эллиане управлять их прогулкой.

«Если ты прав и это — только результат работы движителя, — призналась она, — то мне будет этого не хватать».

«Знаю», — прошептал он и ощутил, как она почувствовала его сожаление — и его страх.

Гонг прозвучал еще раз. Здесь, на мостике, его звук пронизал их с ног до головы…

Точильщик повернулся, склонился в полном поклоне и заговорил гулко и очень торжественно:

— Старейшие вашего клана! Я недостоин быть первым, кто увидел вас такими.

Выпрямившись, он продолжил уже более обычным (для него) голосом:

— Искусство ваших детей, моей родни, имеет сильные корни. Гораздо более сильные, чем я подозревал. Их имена уже произносят Старейшины — и ваши имена тоже. Моя просьба заключалась в том, чтобы Старейшины проявили беспрецедентную поспешность и встретились с вами немедленно в человеческом смысле этого слова. Мне сообщили, что внешнее помещение будет открыто, как только мы прибудем, и что я могу сразу же провести вас туда. Старейшины торопятся — право, это небывалое произведение искусства! Я думаю, что они увидят вас очень быстро.