не бывало. Итак, Ваня, не мечись, не страдай, не надумывай себе страхов. Господь да даст тебе покой души. Будем дружны, светлы, тихи!

Помолись Боженьке! Вспомни О. А.! Ей же тоже это все больно — твои муки! Ну, дай благословлю тебя! Ну Господь с тобой! На лобик, на грудку, на правое, на левое плечико! Маленький мой мальчик, глупка, родной мой! Это все — радость темному! Эта проклятая моя «повесть». За все эти «порханья» (если были) мне — казнь! Крепко тебя, дружка, обнимаю, свято, чисто, любовно! Любящая твоя Оля

[На полях: ] Я _н_е_ _б_у_д_у_ больше страдать. Не томись!

Я написала 15-го маленький рассказик237. Тебе. Пошлю, когда себе еще «на память» спишу и поправлю.

Ванечка, в одном письме ты пишешь: «Но оставь мне _М_О_Ю_ Олю, (курсив твой) ради Господа оставь!» Я не понимаю. Почему? Я же никогда, не трогала _н_е_д_о_с_я_г_а_е_м_о_й, святой! Я так чту О. А.! Почему, Ванёк, клянусь, ты что-нибудь не понял.

Маме лучше. Болят еще ушибы. Боится, не сломала ли ребро, но к доктору не хочет. Не уломать ее!

Ванёк: почему автограф: «Ольге Александровне», а не Оле? Я за все благодарна, но это не казнь твоя? Ванечка, успокойся!

113

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

25. II.42 4 дня

Олюньчик, я очень хочу, чтобы ты достала «Эккарт», «Блэттер фюр евангелише Гайстескультур»[140], окт. 1933, там статья германского писателя Эрнста Вихерта238, очень популярного в Германии романиста и мыслителя, по духовной структуре и духу гуманности и по моральной требовательности близкого к сущности _с_л_у_ж_е_н_и_я_ лучшей стороны русской литературы. Он написал обо мне. Он знает все, что вышло моего на немецком языке и на французском. Тогда ты будешь иметь приблизительное понятие, _к_а_к_ Шмелева рассматривают лучшие на Западе. Прочти и И. А. И. — «Эккарт» июль — авг. 932 г.239 Такой журнал должен быть в Голландии, м. б. даже и в Утрехте. Досадно, что издание немецкое «Путей Небесных» — был договор! — пока не двинулось, и не по вине мюнхенского издательства «Козелл унд Пустэт». Издательство меня запрашивало о продолжении даже. И я должен был получить приличную сумму авансом. Недавно разрешено, в исключение, выпустить I тыс. экз. «Солнца Мертвых» —!! Знают, ведь, что лучшего _н_е_ существует в художественной форме против большевизма.

Милая Оля, победи в себе душевную подавленность, а то я сам ею заболею, и — опущу руки. Это со мной случалось, на го-ды… когда я бросал перо, пока не в силах, что ли, себя самого швырнуть. Теперь я буду в силах.

Весь твой, милая Олюша, весь. Твой Ванятка, как меня отец звал, давно-давно.

114

О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву

25. II.42

Милый Ванюшечка мой! Родной мой!

Болью рвется мое сердце, как читаю твои последние письма. Ваня, ты мнителен до ужаса. Мне страшно от этого. Страшно, что многое мое, сказанное в _с_в_я_т_о_й_ правде, ты сможешь опять для себя обратить в муку! Ангел мой, Ваня, пойми и запомни: не могу я тебя «пытать», «мучить» или швыряться такими «штучками», как писать на обороте свою фамилию (без «С.»), чтобы тебя терзать. Торопилась м. б. Не знаю, не помню даже. Ванечка, одно пойми, что жизнь врозь с тобой, все, что тебя мучает, все это — и моя мука! Пойми, что не я создаю это! Я сама страдаю. Я, м. б. больше еще страдаю! Ванёк мой светлый, пойми это! Я теперь, при твоей мнительности уж боюсь, что ты примешь мои слова, что я «вне тебя» (* а я и для тебя это делаю!) хочу свое все «расчистить», — что ты их не так примешь. Я фактически — никогда не _в_н_е_ тебя… я всегда с _т_о_б_о_й, в тебе, а ты — со мной. А этот вопрос, с Арнольдом (до сих пор переживая и в связи с тобой) хотела бы для объективности, для совести (ну пойми!) рассмотреть _н_и_ _о_т_ _ч_е_г_о_ _н_е_з_а_в_и_с_и_м_о. М. б. практически это и невозможно. Я уехать хочу. Хочу все, все вспомнить, передумать, ну… будто… перед лицом Смерти, когда не лгут. Ты меня пойми, Ваня. У меня очень мучающаяся душа. Я себя знаю. Я мучаться бы стала. Это и тебе не нужно. Понимаешь? И именно, чем я больше рвусь к тебе, чем больше хочу себе счастья с тобой, — тем больше бы себя пытать могла. И потому я все должна «расчистить» и понять. Не умею говорить…

Ваня, не думай, что я историю с Земмеринг я тогда нарочно и «раздула». Тогда, когда она была — я вся рвалась на части, горела, до исступления. А после… когда утихла, _с_о_з_р_е_л_а_ (и все время духовно через тебя зрею), то показалось _г_л_у_п_о_с_т_ь_ю… Перед другим, Высоким! Ваня, я не могу больше говорить… Я одно только скажу, что грешим мы оба, создавая себе мучения. Ванёк мой! Стою в благоговейном трепете перед твоим «Куликовым полем»!

Я плакала… Я не могла не плакать. Конечно, Ваня, _э_т_о… не все поймут, как _н_а_д_о!

Я вчера получила и № 1 и 2 «Куликова поля». Все теперь. Не пойму, как это И. А. мог усомниться в писателе и следователе?..240 Коли «сомневался» бы в _т_а_к_о_м_ писатель, то и… не дал бы! Так просто! Но, Ваня, я не такая Оля! Где мне! Нет, Ваня, я очень недостойна. Оля Среднева тиха, скромна, смиренна вероятно… О, как трудно мне дается смирение! Это о. Д[ионисий] знает с исповедей моих. Я так боюсь, что ты меня неверно понял, «украсил» своей мечтой. Ведь начал же ты теперь верить «кавказцу»… Хотя, Ваня, он врет! Я — не гололед, _н_и_к_о_г_д_а! Ни для кого! И еще: о «рае» со мной он говорить не смеет — для него этого «рая» никогда бы не было, — ну, а об «аде»… это от него самого зависит! М. б. у самого с собой!

Я не вампир, не «опасная», — я совсем простая Оля! Мне страшно, когда ты меня возносишь очень. Я тогда боюсь встречи! Я — хуже. И внутренне, и внешне! У меня много недочетов!

Ах, о встрече! Ваня, мое твердое убеждение: мы должны увидеться! Должны! Все наши муки от этой «призрачности». Мы не знаем один другого! Я не знаю, _к_а_к_ это выполнить. Я буду спрашивать еще и еще. Но вот, что я узнала: мне ехать к тебе — это значит очень испортить дело с… ты знаешь чем? Ты же юрист, ты знаешь. Можно вообще все в конец испортить. Меня приклеймят и не пустят. Тогда я и односторонней просьбой ничего