Поняв наконец, что немец имеет в виду, Евдокимка впервые за все время службы в армии, за всю свою жизнь, по настоящему, по-мужски грубо выругалась — про себя, но самым настоящим солдатским матом. Черт возьми, а ведь об этой особенности строения гортани она и не подумала! И подполковник Христина о предательском «кадыке» тоже ни словом не обмолвилась, даже не намекнула.

Они еще только подходили к кладбищенской ограде, как Гайдук скомандовала: «Стоять!», — и вскинула карабин. Но как раз в ту минуту откуда-то из-за спины послышался крик:

— Не стрелять! Полковник приказал не стрелять! — во всю мощь своей глотки орал посыльный краснофлотец, размахивая при этом обеими руками. — Пленного в штаб корпуса затребовали! Третьи сутки «языка»-офицера взять не могут!

Евдокимка мельком, через плечо, оглянулась, но карабин не опустила.

— Он кричит «не стреляль!» — испуганно вытаращился на нее лейтенант.

— Но с условием, что вы ни слова не скажете об этом чертовом кадыке. Ни слова. Брякнешь свое «фройляйн» — пристрелю прямо там, в присутствии всех штабистов.

— Ах, вот оно что?! Да, конечно же не скажу! Опустите карабин, господин сержант. Вы так по-человечески отнеслись ко мне, вы спасли мне жизнь. Я буду молчать.

Из личных вещей, которые Евдокимка попыталась вернуть ему, обер-лейтенант взял только портсигар.

— Остальное все равно отберут, — извиняющимся тоном объяснил он. — Но кто-то совсем чужой возьмет себе.

— А мы с вами уже, оказывается, родственничками стали?

— Родственниками мы не стали, но даже здесь, на войне, сумели остаться людьми. Разве не так? Кстати, ваше перевоплощение настолько романтично, что я даже смерти бояться перестал.

— В том-то и дело, что панькаются тут с тобой, — по-русски проворчала Евдокимка. — Не фронт, а сплошная буза.

— У меня просьба. На фронте находятся мои братья — двое родных и один двоюродный. Если вдруг каким-то образом… Словом, сообщите им, что на эти сутки я все еще был жив. Запомните, пожалуйста, фамилию — Кранц.

— Ну да, ты меня еще в почтальоны запиши! — по-русски огрызнулась Евдокимка.

— Я вашу запомнил — Хайдук.

— Сам ты… «хайдук»!

— У меня тоже дочь, ей семь лет, — не стал требовать перевода лейтенант. — Впрочем, извините, — тут же устыдился он своей сентиментальности. — Берегите «кинжал викинга». Барон фон Штубер утверждал, что он не просто ритуальный, а еще и магический.

— Слава богу, что вы пальнуть не успели! — подбежал тем временем запыхавшийся моряк. — Всыпал бы мне тогда комбриг! Приказано расстрел отменить и вести этого лейтенанта назад, в штаб. По рации сообщили, что сейчас за ним пришлют машину.

— Лучше бы комбриг все-таки всыпал тебе, — не могла успокоиться Евдокимка. Физиологическая тайна строения женской гортани, которую так некстати открыл ей германский лейтенант, продолжала будоражить девушку.

* * *

Когда она вернулась в кабинет комбрига, майор тут же, не глядя на Евдокимку, благоразумно выскользнул из него, а полковник покаянно развел руками, и, глядя в окно, разбитая часть которого была занавешена портянкой, произнес:

— Кто же знал, что в корпусе четвертые сутки не могут взять в плен стоящего «языка»? О приказе по обращению с пленными тоже напомнили. Я пробовал пересказать им те сведения, что дал пленный, однако там и слушать не хотят: подавай им самого фрица, живьем…

— И мне опять придется ехать с ним?

— У них там свой переводчик, предупредили. И нам какую-то женщину-переводчика, в звании младшего лейтенанта, обещали прислать. Хотя, признаюсь, я тебя, сержант, на эту должность предложил.

— Переводчиком? Да ни за что! Я воевать хочу. В батальоне вон ни одного снайпера.

— Говорил, говорил Корягин, что ты еще и снайпер. Не краснофлотец, а находка! — суховато, с какой-то ироничной ухмылкой, произнес полковник. — Ладно, сержант, до утра отдыхай.

— Может, я прямо сейчас и отправлюсь в батальон?

— Отдыхать! Заслужил. И вообще учись выполнять приказы, не то накажу по всей строгости устава! Подселяйся в любой дом. Утром явишься. Все, свободен.

«Не то накажу! По всей строгости устава!» — по школьной привычке передразнила про себя полковника, отдавая при этом честь и проделывая поворот «кругом», Евдокимка.

В коридоре она в последний раз увидела пленного, находящегося там под охраной бойца комендантского взвода.

— Искренне благодарю вас, господин сержант, — дрогнувшим голосом произнес Кранц.

— Берегите свой бесценный кадык, господин лейтенант, — язвительно ответила Евдокимка. — Проболтаетесь — накажу по всей строгости устава!

Определиться с постоем Евдокимке помог ординарец комбрига — старший сержант Куренной, разбитной малый лет тридцати. Невидный собой — худощавый, безбожно курносый и веснушчатый, — он принадлежал к тому типу мужчин, которые благодаря своему балагурству да неистребимому оптимизму и к сорока годам все еще остаются «первыми парнями на деревне».

Представив Евдокимку как первого храбреца, снайпера, а главное, непревзойденного знатока немецкого языка, он тут же приказал хозяйке дома, молодке без возраста, позвать для «персонального его веселения» соседку Варьку и накрывать на стол. Однако Настасья, владелица просторной полуземлянки, и сама уже так воспламенилась при виде смазливого гостя, что, проплывая мимо Гайдук, призывно прошлась рукой по низу ее живота:

— Ой, какого к нам ноныча морячка прибило!.. Одно сплошное мармеладное загляденье… — а почувствовав, как Евдокимка брезгливо повела бедрами, спасаясь от бесстыжих пальцев, умиленно открыла для себя: — Мамоньки мои, да мы пока еще и не соблазненные… — речь у нее была протяжной, певучей, какой-то совершенно непривычной Евдокимке. — Все, Куренной, радуйся, — объявила тем временем Настаська о своем решении. — Сегодня Варька — в полном твоем душевном и телесном обладании.

— Дай парню в себя прийти, ты, любава ненасытная, — под задорный хохоток, выставил он хозяйку за дверь, ущепнув при этом дольку ее оттопыренной ягодицы.

— Наверное, мне нужно пойти куда-нибудь в другой дом, — поморщилась Евдокимка, представив себе, во что выльется ночь, проведенная под одной крышей с такой похотливой «мармеладкой».

— Куда ты сейчас пойдешь?! Только тебя, корешок якорный, там и ждали! Все уцелевшие дома давно оприходованы; все лучшее занято штабистами. Со мной здесь четверо легкораненых обитало, что-то вроде госпиталя было; но сегодня утром они, по сознательности своей, добровольно ушли на западный холм, в охранение; понимают, что бойцов позарез не хватает. У Варьки же весь дом связистками да медсестрами забит. Как и все офицерско-штабные, они, конечно, форс держат, поскольку на ляжки их и офицеров хватает; ну да черт с ними. Варька сюда, к раненым бегала. В самой деревне мужиков не осталось, разве что несколько старцев…