Именно к этому лиману да еще к каменистой косе с остатками рыбачьих хижин и пытались немцы прижать батальоны «черных комиссаров». Уже дважды Орешин порывался поднять роту в контратаку, и дважды Евдокимка отговаривала его от этой затеи, убеждая, что атаки врага, так или иначе, захлебнутся, а при такой плотности огня десятков «шмайсеров» он в первой же контратаке потеряет до половины роты.

— Так ведь ребята же рвутся в рукопашную, — старший лейтенант словно оправдывался, поскольку на авторитет Гайдук явно работали пленный офицер и рекомендация комбрига.

— Пусть свой клич «Полундра!» они поберегут до того часа, когда кончатся патроны, — холодно осадила она Орешина. — А наступит это очень скоро. Кстати, вечером нужно будет отправить группу для сбора трофеев, помня, что рожки с патронами немцы носят в раструбах голенищ.

— Дельное предложение.

— Не дельных не предлагаю. Не исключено, что уже завтра отбивать атаки придется трофейным оружием.

Попросив у командира роты троих бойцов, она отправила их по неглубокой ложбине к застывшей на пригорке обгоревшей немецкой самоходке и приказала проложить под ней небольшую крестообразную траншею, превратив ее и в наблюдательный пункт, и в снайперскую позицию.

— Что они там, охламоны бранденбургские, выкрикивают? — первое, о чем поинтересовался Орешин, когда ротные связисты проложили к ее «командному пункту» телефонную связь.

— Объявляют перерыв на обед и приглашают к себе в гости.

— Так «сними» хотя бы одного из них, ты ж у нас снайпер.

— Зачем портить обедню им и себе? Пока они трапезничают, ни один выстрел не прозвучит, ни одна мина не шлепнется. Потому и кричат, что предлагают согласовать время фронтового перерыва. Вчера мы это условие нарушили. Чем кончилось? Целый час нас долбили минами и снарядами, с интервалом в три минуты. Еще и мстительно объяснили: «Это вам приправа к обеду! Концерт для психованных иванов!»

Третью атаку немцы решили предпринять под вечер. Сидя в своем гнезде под самоходкой, Евдокимка с грустью взирала на скупое осеннее солнце, готовящееся с минуты на минуту скрыться за низкой дождевой тучей, а затем — на небольшой, сплошь усеянный рябью уголок лимана. Прежде чем взяться за свой карабин, она попросила по телефону командира роты:

— Прикажите не открывать огня, пока немцы не подойдут к речушке. К чему пустая трата патронов? А до того времени я уже попытаюсь проредить их ряды.

— Ну-ну, покажи работу, — согласился тот. — Прослежу в бинокль.

В немецком окопе, часть которого Евдокимка могла просматривать из своего укрытия, в самом деле происходило какое-то движение, очень похожее на приготовление к атаке, однако выходить из окопов фрицы явно не торопились. Очевидно, полагали, что для одного дня двух ставок на рулетке смерти вполне достаточно. Вот только их командование с этим не согласилось.

Неспешный, методичный артобстрел, которому они наконец подвергли передовой край русских моряков, длился несказанно долго. Причем никогда еще Евдокимке не приходилось бывать под обстрелом трех батарей одновременно — тяжелой, противотанковой и минометной. Притаившись под днищем самоходки, ее товарищи-бойцы слышали, как осколки вспахивают каменистый склон пригорка и десятками осыпают искореженную броню. Лучшего укрытия, чем то, в котором нашли приют они, в этой степи придумать было невозможно, оставалось разве что молиться, чтобы не последовало прямого попадания.

— И вот так всю жизнь: именно в те минуты, когда мне хочется полежать на какой-нибудь Дуняше, — мечтательно произнес доморощенный ротный балагур Баринов в минуту затишья, — меня тут же заставляют залечь под этот самый «Шуг»[32].

— Ты пока что под «Шугом» поучись лежать, чтобы с Дуняшечки своей потом не падать, — съязвил ефрейтор Кротов.

— Причем персонно со своей, а не с какой-нибудь соседской, — уточнил почти пятидесятилетний усач-связист Шаповалов, которого из-за любимого его словца «персонно» в роте звали не иначе как Персоной.

— Хватит болтать, юбкострадатели, — осадила всех троих Евдокимка, подумав при этом: «Знали бы они, что одна из таких «дуняшек» находится сейчас рядом с ними, в тесненьком окопчике!» — До двадцати считать умеешь? — спросила девушка пристроившегося со своим ручным пулеметом справа от нее, уже по ту сторону гусеницы, ефрейтора Торосова.

— Больше умею; совсем хорошо считаю, — заверил якут, некогда служивший на береговой базе Азовской флотилии. — Четыре года в школе учился.

— Ну, ты на меня грамотностью своей не дави; зорче считай тех, кто после выстрелов моих поляжет. А ты не подведи, — с какой-то особой, солдатской нежностью провела она рукой по ложе карабина.

— Если у тебя, персонно, не заладится, завсегда подсобим, — успокоил ее Шаповалов. — Тогда уж я сам их самолично и персонно…

Евдокимка видела, как неохотно, подгоняемые командирами, оставляли окопы германские пехотинцы. Орудия немцев дали три заградительных залпа и замолчали, только тяжелые минометы все еще продолжали коварно долбить оборону моряков.

В течение двух предыдущих дней минометный и артдивизионы бригады вступали в перестрелку с батареями вермахтовцев, едва те поднимались в атаку. Однако теперь русские орудия оживали только в минуты, когда на позиции десантников шли немецкие танки и самоходки — ощущалась острейшая нехватка снарядов.

Гайдук выждала, пока немцы пройдут ложбинку и начнут спускаться к речушке по пологому склону долины. Им бы преодолевать этот участок бегом, но Евдокимка уже знала, что команда перейти на бег последует только после того, как солдаты минуют болотистое русло речушки — так было вчера и позавчера, так же они вели себя и во время двух сегодняшних натисков. Ничего не поделаешь: убийственная германская пунктуальность…

Офицер оказался прямо перед ней, но Евдокимка опасалась, что, потеряв его, немцы тут же залягут или же вернутся в окопы, поэтому прицельно «сняла» рослого гренадера, шедшего по правую руку от него с ручным пулеметом наперевес. Затем — того солдатика, что вырвался вперед, пытаясь как можно скорее добраться до воды. Какого-то унтера, она подстрелила в ту минуту, когда, задержавшись у небольшого валуна, тот пытался подбодрить свое воинство…

Получив приказ открыть огонь только после преодоления противником речушки, рота молчаливо наблюдала за тем, как в одиночку с ним воюет совсем еще юный, но самим богом посланный им снайпер.

— Офицеров, самолично и персонно, офицеров снимай! — прокричал дежуривший у телефона рядовой Шаповалов. — Комроты требует, чтобы офицеров…

— С офицерами успеется, — проговорила Евдокимка, передергивая затвор и поспешно беря на мушку очередного автоматчика. — В атаке бойцы из них все равно никакие…

— Правильно стреляешь! Двадцать выстрелов — семнадцать немца стреляешь, — удивленно объявил Торосов, пройдясь длинной очередью по солдатам, сгрудившимся на правом фланге.