Остаток дня они провели вместе. Фемистокл оказался приятным и нескучным собеседником. Он представил ей своих собратьев, в том числе того сильного молодчика, которого звали Эврибиадом, – какого-то боевого вождя, если она хоть что-то поняла из их титулов на странно искаженном ионийском. Он недоверчиво молчал и бросал на нее колкие взгляды из-под густых бровей. Она встретила и других людопсов, но не запомнила их имен, звучавших словно в пьесе Гомера. Фемистокл рассказывал ей об обычаях и о прошлом своего народа. Отон подарил им жизнь и культуру, навеки связанные с океаном, рассыпав представителей новорожденной расы по горстке архипелагов, плававших в огромном ковше горячей воды. Хождение по океану, по-видимому, было здесь опасным, а жизнь – пусть суровой, но спокойной и даже приятной. Кажется, старый лабрадор был по-настоящему счастлив и взволнован, когда рассказывал ей о красоте своей далекой родины и о пустяковых традициях, украшавших им всем жизнь на планете. Они вместе пересекли деревню – кучку редко стоящих деревянных хижин, – посетили гончарную мастерскую – пусть она была и примитивной, но посуду там делали с геометрическим узором, – зашли к кузнецу, посмотрели маленькую верфь, где строили и чинили челноки, похожие на те, что рыбаки затаскивали на берег. Теперь на пляже женщины и дети чинили сваленные в кучу огромные, резко пахнущие сети. Это примитивное, технически непритязательное существование не могло не завораживать Плавтину.

Погрузившись в их общество, Плавтина скоро забыла о своем первоначальном отвращении и недоверии к этим созданиям. Она по-прежнему оставалась при своем мнении: Отону не следовало создавать эту расу. Но она уже существовала. И имела на существование не меньше прав, чем все остальные, начиная с Плавтины.

Может быть, Отон был прав, говоря, что она нуждается в отдыхе. Тени отдалились, на их место пришел покой. Пусть не мир, но хотя бы передышка.

Солнце уже миновало зенит, когда она почувствовала, что визит ее утомил. Фемистокл заметил это и предложил ей присоединиться к коллективной трапезе.

– Это всего лишь скромный обед, но вы увидите, как мы живем, – сказал Патриарх. – По крайней мере, жили на нашей планете.

– А здесь? В этом странном месте вам не кажется, будто вас вырвали из привычной среды?

– Это сложный вопрос, благородная Плавтина, – ответил он, смутившись. – Наш господин Отон дал нам возможность найти наше предназначение среди звезд, и мы к ним отправимся, ибо такова воля самых выдающихся представителей нашей расы. Что до меня, я предпочел бы, чтобы мы все остались на островах, вдали от огромной вселенной и ее опасностей. Пока же мы рады, что нам предоставили этот маленький лоскуток нашего мира.

Он поглядел себе под ноги и замолчал, вежливо показывая ей, что не хочет дальше говорить на эту тему.

Трапеза, которую подали под деревьями и которая состояла в основном из рыбы и оливок, оказалась весьма вкусной. Плавтина не устояла перед ласковым энтузиазмом стайки малышей, живших в общине. Без особого смущения и с непринужденностью, которой прежде не могла бы себе представить, она в конце концов оставила общество взрослых и провела остаток дня, отдыхая и играя со щенками. Оказалось очень приятно гладить их по гладкой шерсти, а из-за того, что они были совсем крохами, в сердце зашевелилась странная нежность.

Раз или два она замечала на себе подозрительный взгляд Эврибиада, но не обратила на это внимания. Солнце продолжало медленно огибать небо, пока не погрузилось в покрасневшее небо, и Плавтина, попрощавшись с деревенскими, скрылась в умиротворяющей тени своей хижины – отдохнувшая, почти счастливая.

Лечебная программа тем временем исчезла; вместо нее у кровати стояло зеркало в полный рост и большая бадья, предназначенная, очевидно, для мытья – еще одно новое занятие для того, кто родился всего несколько дней назад. Она сбросила платье к ногам, осторожно окунулась. От горячей воды кожа покраснела, но это было приятно. К тому же вода оказала удивительный эффект на ее сведенные мышцы. Плавтина окунулась с головой, пуская пузыри.

Когда она вновь села прямо, то заметила в зеркале собственное отражение. Она и забыла, как выглядит! Она поднялась, вылезла из бадьи, не обращая внимания на лужицы воды, которые оставляла за собой – ей не терпелось поглядеть на саму себя. Как и обещал болтливый автомат, волосы у нее отросли почти до плеч. Не темные и густые, как в ее воспоминаниях, а очень тонкие и пепельно-белые. Она попыталась расчесать их пальцами. Результат нельзя было назвать успешным. Надо будет попросить гребень у людопсов. Таким образом она станет первым в истории причесанным автоматом. Эта нелепая мысль вызвала у нее улыбку.

Что же до остального, черты лица оставались такими же, как в ее воспоминаниях: лицо немного асимметричное, скулы высокие, нос – выдающийся, скорее галльский, чем римский, тонкий, но уверенный рот, с легкостью вытягивающийся в презрительную гримасу. На здешнем псевдосолнце ее бледная кожа немного загорела, и она уже не выглядела такой болезненно-бледной. Плавтина поднесла руки к лицу, нажала на глазные яблоки, проверяя их упругость, коснулась крошечных морщинок на губах, складывавшихся в беспорядочный узор, провела пальцем по ряду зубов – ровному, но не идеальному, так что несколько зубов торчало вперед. Ее поразила странность собственного отражения и чувствительность всего тела. Вдобавок она заметила, что лоб пересекает легкая морщинка. Сама не зная почему, она этому ужасно огорчилась. Плавтина еще немного постояла перед зеркалом, рассматривая собственное тело – хрупкое сложение, тонкие, хрупкие на вид запястья. У нее была маленькая грудь, но очень женственный изгиб бедер. Прежде она никогда не думала о себе как о женщине, хотя всегда была ею с виду.

Она не смогла сдержать широкий зевок, явно показывающий – если в этом еще была нужда, – что первый день, который она по-настоящему прожила, подходил к концу. Она не стала подбирать платье, брошенное посреди комнаты. Было нехолодно, но Плавтине захотелось укрыться простыней.

День был утомительным. Она сама не заметила, как заснула.

Она проснулась посреди ночи, почувствовав, как лезвие осторожно, но уверенно давит ей на сонную артерию. Она открыла глаза. Тонкие лучи луны – или того, что ее здесь заменяло, – мягким серебристым светом проникали сквозь тонкие щели в стенах, и из-за этого, по контрасту, остальная комната казалась погруженной в непроглядную темноту.

Тихо, – буркнул тот, кто держал нож.

Был это, без сомнения, людопес.

– Чего вы от меня хотите? – шепотом спросила Плавтина. – А главное, кто вы?

– Пообещайте, что не закричите.

– Уберите нож от моего горла.

– Пообещайте.

– Хорошо, обещаю.

– Я не желаю вам зла. Я хочу с вами поговорить.

Он склонился над Плавтиной. Она узнала пятнистую морду Эврибиада. В голосе у него слышалась неловкость. Он был солдатом, а не убийцей, и ему явно не нравилось заниматься такими вещами. Плавтина еще усилила его неловкость, сказав, когда он убрал нож и лезвие, сияющее в темноте, исчезло: