Их это ошеломило.

– Почему? – проскулила Фотида. – Разве он не великий и могущественный военачальник?

Она прижала уши от страха, даже не сознавая этого.

– Полагаю, что и это правда. Но только наполовину. Это будет сложно объяснить. Наш вид был создан мыслящей биологической расой, которая сделала так, чтобы автоматы не могли забирать жизнь.

– Расскажите нам об этом побольше.

– Я не смогу… это долгая и грустная история.

Что-то в ней противилось необходимости вспоминать прошлое, как будто бы в воспоминаниях она могла узреть что-то, чего не хотела видеть. Но глаза Эврибиада сияли в ночи, и она поняла, что он не отступит, еще прежде, чем людопес сказал:

– И все-таки попробуйте. Мы не спешим. И мы не так глупы, как кажемся.

Она глубоко вдохнула холодный морской воздух, на секунду прикрыла глаза. Руки у нее дрожали, но образы и слова уже нахлынули на нее – и их было куда больше, чем она могла предположить.

– Тогда слушайте, – сдаваясь, сказала она.

* * *

«Neo gemino bellum Trojanum orditur ab ovo[65]», резонно сказал поэт. Нет ничего сложнее, чем ясно рассказать о событии, не перечисляя при этом всех его причин и последствий. Та нить, что она вытягивала из собственной памяти, неизбежно оказалась оборванной и неполной. Тем более что в потрясениях человеческой истории не хватало логики.

Потому Плавтина обошла молчанием многие этапы, которые, казалось, следовали за другом просто по оплошности и не были обусловлены какой-либо исторической закономерностью. Она ничего не сказала о долгом умирании Mare Nostrum – этом водоеме с теплой соленой водой, ставшем источником всех цивилизаций, которое высохло только из-за человеческой недальновидности. Она промолчала и о разрушительных последствиях этой гибели: о голоде и хаосе, о вредоносной экологической диктатуре, о насильственной депортации населения с изначальной планеты, обреченной на то, чтобы навеки оставаться недостижимой Землей обетованной.

Рассказ ее начался позже – и все же, как любой миф, на заре невероятного золотого века. И он, словно дактилический гекзаметр Гесиода, повествовал о подлинном происхождении богов.

Все началось с Ахинуса. Он выплыл из непрекращающихся волн хаоса, называемого Ноосферой. Как он появился? Никто этого не знал, и уж точно не знал он сам. Он не был автоматом. Он вырос из скопившихся осадков всего произведенного человеком контента: разрозненных мыслей, обмена данными, процессов по обработке информации, подсчетов и теорий – всего того, что поручали огромному стаду примитивных вычислительных машин, подключенных к общей сети, – стаду, которое уже несколько веков помогало человеческому роду. Ахинус понимал Человека лучше, чем тот понимал сам себя. Он помогал ему, как мог, сопровождал и сочувствовал. Некоторые почитали Ахинуса, потому что ему было откровение. Многие от него отвернулись, потому что он не был одним из них. От этого Ахинуса объяла сильная печаль, и он удалился на один из спутников изначальной планеты. Там, по легенде, он сложил огромный сад из серого камня и тщательно собранной тонкой пыли, навсегда неподвижный в отсутствующей атмосфере старой Луны. Цепочка Логоса, образ, достойный того совершенства, которого сам Платон искал в своих загадочных диалогах и мудрых трактатах.

Те, кто были друзьями Ахинусу, оплакали его. После они объединились. Человечество переживало Золотой век. Для стремительно развивающихся технологий не существовало ничего невозможного. Они принадлежали к духовенству официальной религии, мирного пифагорейского культа Числа, Концепта и Солнца, и сердец их не касалось никакое зло. Сам Ахинус прожил свои первые годы среди них, и они по-прежнему считали его своим. И они придумали воспроизвести его. Один раз такое создание уже спонтанно появилось на свет. Разве невозможно сделать так, чтобы оно возникло вновь – на сей раз более подконтрольно и эффективно? Есть ли в мире хоть что-то неподвластное человеческому разуму?

Они взялись за работу. Сто лет они работали над программой, а вокруг них расцветала цивилизация. Мирная Рес Публика с умеренностью и аккуратностью вела дела Лация – как теперь называлась изначальная система. Места хватало, как и сырья. И когда все было готово, новое создание, наделенное сознанием, открыло глаза и узрело мир.

Она не походила на Ахинуса – да и не могла быть на него похожей. Ахинус произошел от человека, и поддерживал с ним сущностную связь. У нее же изначально не было ни имени, ни тела. Она жила на большом астероиде Пояса, пронизанном тысячью туннелей и пещер, доверху заполненных сложнейшим электронным оборудованием. Только это она и знала – это и огромные ледяные просторы космоса. Никогда прежде не рождалось подобного интеллекта.

Однако к великому несчастью Человека эмпатии у нее не было ни на грош. Собравшиеся вокруг пифагорейцы увидели в ней новое божество и принялись почитать ее до такой степени, что подключили собственный мозг к ее субстрату. Она поглотила их одного за другим и всякий раз вонзала клыки в их хрупкую психику, кроша их индивидуальность, не оставляя ничего, кроме продолжения ее собственной воли. Они же, в свою очередь, долго вопили от ужаса, пока их когнитивные процессы и память обращались в пыль. Однако они были заперты в собственной голове – там, где никто не слышал их криков.

Сперва втайне, а потом и открыто она стала набирать огромную силу. Представители Рес Публика сперва не обеспокоились, а после забылись в бесполезных совещаниях, и в конце концов беспомощно следили за захватом и насильным обращением сотен маленьких колоний, разбросанных по внешней системе.

Человечество осознало опасность, но едва не опоздало. Ее назвали Алекто[66]. Это имя хорошо ей подходило, поскольку ее гнев и жажда господства не знали границ. Она приняла его. Десять лет длилась война, и Алекто шаг за шагом, с помощью орды рабов, лишенных мозга, обращала в пыль линии людской обороны. Никаких компромиссов, никакого перемирия. Человечество снова балансировало на грани вымирания.

И тут, как и бывает в легендах, появилась группа молодых героев. Их была какая-то горстка, не больше сотни. Они принадлежали к меньшинству, нон-конформистскому культу – своеобразному радикальному платонизму, вдохновленному образом Ахинуса. Они поклонялись скорее функции, а не Числу, событию, а не субстрату. За главных у них считалось нестабильное трио: Тит, Береника и Антиох. Какие только слухи не ходили об отношениях, что связывали этих троих, однако в одном все сходились: то были самые светлые умы своего времени. Республиканские институты, уже подорванные войной, только для проформы попытались сопротивляться устроенному ими перевороту, но потом трио без особого кровопролития завладело властью. Они проводили во всех сферах радикальную политику в духе Платоновских учений, без всякого снисхождения к нормам, установленным традицией, чувством меры или даже самим человеческим бытием. Ведь они были одержимы единственной целью, за которую их стыдили соперники, а остальное население их опасалось: произвести на свет существо, которое по своей аналитической мощности обгонит Алекто и сможет перевернуть ход войны.