Цин-вэнь? И как ты можешь сравнивать ее с великими людьми? Я тебе скажу: пусть она и хороша, но все же не лучше меня, и если яблонька засохла, это скорее может относиться ко мне, чем к ней. Может быть, это знамение указывает, что я должна умереть!

Бао-юй зажал ей рот рукой.

– Зачем ты так говоришь? Не успел я сказать слово, как ты невесть что понесла! Не упоминай больше об этом, и так уже трех служанок прогнали! Хочешь быть четвертой? Молчи лучше!

Слушая такие слова, Си-жэнь в душе обрадовалась и сказала:

– Вот и хорошо, а то наш разговор, наверное, никогда бы не кончился…

– Кстати, сестра, не согласишься ли ты выполнить мою просьбу? – спросил Бао-юй. – Ведь говорится: «Можно обманывать высших, но нельзя обижать низших»! Вещи Цин-вэнь пока здесь – не возьмешься ли ты отослать их ей? Кроме того, у нас есть несколько связок монет, которые мы сберегли… Отдай их Цин-вэнь на лечение. Ведь вы с нею были как сестры, и помочь ей – твой долг…

– Ты, видно, считаешь меня бессердечной! – заметила Си-жэнь. – Неужели я стала бы ждать, пока ты мне об этом скажешь?! Я уже все предусмотрела, собрала ее вещи и держу наготове в своей комнате. Но отослать их сейчас нельзя – вокруг много глаз, увидят, и снова получится неприятность. А как только настанет вечер, я велю няне Сун потихоньку все отнести Цин-вэнь. Деньги, которых я набрала за последнее время несколько связок, тоже отнесут ей!

Обрадованный Бао-юй одобрительно закивал головой.

– Ведь я «давно известна своей добродетелью»! – засмеялась Си-жэнь. – Так неужели я не должна поддерживать эту репутацию?!

Бао-юй принялся хвалить ее, боясь, как бы она не передумала. Вечером Си-жэнь действительно позвала няню Сун и приказала ей отнести Цин-вэнь все принадлежавшие ей вещи.

Кроме того, Бао-юй сам незаметно пробрался к воротам сада и стал упрашивать одну из старух отвести его к Цин-вэнь. Сначала старуха отказывалась:

– Ведь если расскажут об этом вашей матушке, меня выгонят и я лишусь куска хлеба!

Однако Бао-юй продолжал настаивать и обещал вознаградить ее. Тогда она согласилась.

Следует сказать, что Цин-вэнь когда-то купил Лай Да. У нее был старший брат, которого звали У Гуй, или просто Гуй-эр. Когда Цин-вэнь купили, ей было всего десять лет, и мамка Лай часто брала ее с собой во дворец Жунго. Здесь девочку однажды заметила матушка Цзя. Девочка матушке Цзя понравилась, и мамка Лай подарила ее старой госпоже. Через несколько лет Лай Да подыскал жену для старшего брата Цин-вэнь. Парень оказался робким, а жена его, красивая и ловкая, видя, что муж с ней ничего не может поделать, стала заигрывать с другими мужчинами и особенно с Лай Да, которого влекло к ней, как муху к нечистотам, и тот в конце концов не вытерпел и учинил с нею беспутство.

В то время когда это случилось, Цин-вэнь уже была служанкой в комнатах Бао-юя, поэтому старший брат обратился к ней с просьбой поговорить с Фын-цзе, чтобы та помогла ему отобрать свою жену у Лай Да. В настоящее время супруги жили в домике у задних ворот сада и зарабатывали тем, что выполняли различные поручения хозяев.

Но вот случилось так, что Цин-вэнь была изгнана из сада и вынуждена была поселиться в их доме. Конечно, такая распутница, как жена брата, была неспособна присматривать за девушкой. Позавтракав, она сразу отправлялась по гостям, оставляя Цин-вэнь лежать в прихожей.

Придя к Цин-вэнь, Бао-юй оставил женщину у входа, сам поднял дверную занавеску и вошел. Цин-вэнь спала на камышовой циновке, укрытая старым одеялом. Не зная, что ему делать, Бао-юй приблизился к спящей, осторожно тронул ее за руку и два раза негромко окликнул.

В тот день Цин-вэнь, наслушавшись оскорблений со стороны жены своего старшего брата, чувствовала себя хуже обычного, целый день кашляла и лишь недавно задремала. Услышав, что кто-то ее зовет, она с усилием открыла глаза. Увидев возле себя Бао-юя, она обрадовалась, но вместе с тем опечалилась и встревожилась. Она схватила Бао-юя за руку и, немного отдышавшись, произнесла:

– А я уж не надеялась тебя увидеть!..

Но тут у нее начался приступ кашля. Бао-юя душили слезы.

– Амитофо! Как хорошо, что ты пришел! Налей мне, пожалуйста, полчашки чаю! Меня мучит жажда, но тут никого не дозовешься!

– Где у вас чай? – спросил Бао-юй, поспешно вытирая слезы.

– Над очагом, – ответила Цин-вэнь.

Бао-юй присмотрелся. Действительно, над очагом висело что-то черное, как сажа, и ему в голову не пришло, что это может быть чайник. Он взял со стола чашку, но почувствовал неприятный запах, как только к ней прикоснулся. Он дважды сполоснул ее водой, вытер своим платком, однако запах остался. Затем он взял чайник и налил из него половину чашки какой-то красноватой жидкости, мало похожей на чай.

Цин-вэнь, приподнявшись на локте, торопила:

– Скорее! Не сомневайся, это чай. Конечно, его нельзя сравнить с тем, который мы пили у вас!

Бао-юй попробовал жидкость, она была какая-то солоновато-горькая и напоминала что угодно, но только не чай. Он подал чашку Цин-вэнь, и та принялась пить с жадностью, словно нектар. В одно мгновение чашка опустела. Глядя на девушку, Бао-юй беззвучно плакал.

– Может быть, у тебя есть какая-нибудь просьба ко мне? – не владея собой, произнес он. – Говори, пока никого нет.

– Какие у меня могут быть просьбы! – всхлипнула Цин-вэнь. – Если я еще проживу минуту – хорошо, проживу день – совсем хорошо! Я знаю, что скоро умру. И только одно не дает мне покоя! Я красивее многих девушек, но у меня и в мыслях не было совращать тебя! У кого только повернулся язык обвинить меня в распутстве! Меня оклеветали, и жить мне осталось недолго. Я говорю не потому, что в чем-то раскаиваюсь, но если бы я раньше это предвидела, я бы…

В этот момент у нее перехватило дыхание, она больше ничего не могла произнести, и руки ее похолодели.

Бао-юй был взволнован, ему было жаль девушку и вместе с тем страшно. Наклонившись над циновкой, он одной рукой крепко сжал руку девушки, другой – осторожно похлопывал ее по спине. Он не в силах был произнести ни слова, ему казалось, что десять тысяч стрел вонзились в его сердце.

Через некоторое время Цин-вэнь снова пришла в себя и заплакала. Держа ее за руку, Бао-юй чувствовал, как страшно исхудала девушка за время болезни, – рука ее сделалась тоненькой, как хворостинка, но