Последнее место Вадиной службы — смотритель на сельском кладбище.

Игорь Авдиев — личность не менее колоритная.

Оба еще живы, но вряд ли возьмутся за перо из-за подорванного по известной причине здоровья. Но их устные рассказы, записанные корреспондентом «Комсомольской правды», — свидетельства настолько ценные, что забвения не заслуживают. Привожу несколько отрывков для полноты картины.

Рассказывает Вадим Тихонов:

«Как-то то я Веничку от смерти спас. Это была удивительная история. Он любил одну женщину в Орехово-Зуево — совершенно до безумия. Но это не мешало ему ходить к другой — он ее туда аж из Владимира привез. Веничка разрывался надвое: то к ореховской, то к владимирской. Первой говорил: „Не серчай, дурочка. Ну раз она ко мне приехала, я же должен с ней повидаться“. А той объяснял совсем по-другому: „Я же не к ней приехал, а к тебе, но мне и с ней тоже посидеть надо“. Это Юлия Р. Была такая. Строгая и неприступная комсомольская богиня. Однажды в пылу ревности она схватила ружье и пальнула в Ерофеева. Слава Богу, заряд оказался холостым, а то бы нашему Веничке тяжко пришлось. Ружье я выхватил. Смотрю, мой Ерофеич лежит на земле белый как снег. „Ничего, — говорю, — успокойся. Сейчас пойдем ворон стрелять“.

Веничка не мыслил своего существования без женщин. Они его безумно любили и всегда стояли перед ним на коленях. Ну, как у Пушкина…

Ерофеев умер, и я остался „вторым алкоголиком на Руси“. Первым был Веничка…»

А вот из рассказов Игоря Авдиева, он же Черноусый. Веничка сделал его министром обороны Петушинской республики:

«Выпивка была для него работой. Он так говорил: „Человек отличается от животного тем, что пьет водку. От выпивки человеческое тело становится дряблым, а душа твердой“. Когда выпить было нечего, мы изобретали коктейли. О них Веничка в поэме написал. Все составляющие компоненты перепробовали. Однажды даже какое-то германское средство на синтетической основе пили. У Венички начались такие страшные почечные колики, что он, бедняга, по полу катался. Я его спрашиваю: „Тебе действительно совсем плохо?“ А он говорит: „„В месяце чудесном мае распустились почки“. Помнишь, как у Гейне?“

Сохранить остроумие, когда испытываешь такие муки, мог только Ерофеев…

Он угас ранним утром 11 мая 1990 года в пустой больнице (праздники были). Я собрал его вещи, взял ботинки и отправился в морг — переодевать Веничку. Он похоронен на Новокунцевском кладбище. Каждый год мы ходим на его скромную могилку. Вспоминаем, пьем портвейн. А над кладбищем в это время тихо и незримо пролетают Веничкины Ангелы…»

* * *

В том же «чудесном мае» 1990 года пришла в больницу к умирающему Венедикту Ира Якир. Он уже не реагировал на исчезающий этот мир. У изголовья стояла его сестра, монотонно повторявшая: «Веня, Веня, нашего папу реабилитировали. Ты слышишь, Веня?»

Но Веня не слышал. И не мог оценить трагический комизм чисто ерофеевской ситуации. Умирающему сыну сообщают о посмертной реабилитации отца, сгинувшего в сталинском застенке много лет назад…

Венина сестра показала Ире только что полученную справку о реабилитации главы «клана» Ерофеевых. Корни этой добротной русской семьи — на Кольском полуострове. Три брата еще были у Венедикта, похожие на него обаянием и статью. Нет больше этой семьи. Никого в живых не осталось…

Иру поразило удивительное совпадение. Венин отец сидел в мурманской тюрьме в одно время с ее матерью Валентиной Савинковой.

«Причудливо тасуется колода!» — ничего не скажешь…

* * *

А мы долгие годы собирали о Веничке апокрифы, которые тем уж хороши, что подстегивают воображение. Может, все так и было. А может, не было никогда, хоть и могло быть…

* * *

Рассказывали, что вскоре после выхода третьего номера «Ами» Ерофеев сказал одному из своих собутыльников: «Меня издали в Израиле с предисловием Голды Меир».

* * *

Рассказывали, что однажды, находясь в «ерофеевском» состоянии, он ехал, как всегда, в Петушки, прижимая к груди чемоданчик с двумя бутылками кубанской и с готовой рукописью нового романа «Шостакович», существовавшего в одном экземпляре. И конечно же, чемоданчик был забыт в вагоне. И конечно же, Ерофеев убивался по бутылкам, даже не вспомнив в тот день о пропаже рукописи.

Но это — апокриф, а вот о пропаже полного текста второй Вениной трагедии «Диссиденты, или Фанни Каплан» мы располагаем подлинным свидетельством ерофеевского приятеля Ивана Рудакова.

Закончив трагедию, Веня всюду таскал ее с собой в «авоське». Ему казалось, так оно надежней. Летом 1977 года решили они с Ваней прошвырнуться на велосипедах в Абрамцево — подмосковное дачное место. Взял Веня драгоценную «авоську», взял фотоаппарат и поехали. Привезенные запасы быстро иссякли. Члены у Вени ослабели, а Ваня — мастер спорта, между прочим — как огурчик.

— Я, — говорит, — мигом слетаю в соседнее село, в магазинчик.

Сказано — сделано. Только ехать Ване как-то несподручно. Глянул, а на руле велосипедном с одной стороны «авоська» болтается, а с другой — фотоаппарат. Снял Ваня эти вещи и под кустик положил. Потом, думает, подберу.

Никакого потом не было…

Привез Ваня бутылки. Добавили.

— А рукопись-то где? — спохватился Веня. Бросились искать…

Рукописи, может, и не горят. Но теряются…

* * *

И, говорят, ему снился сон.

Сидит Ерофеев за столом, уставленным батареей бутылок и всякой закусью (во сне чего не бывает). А напротив него Смерть. Тянется к нему, зажав стакан в костлявой ладони.

— Смерть, а Смерть!

— Что, Веничка?

— А ты все можешь?

— Все, Веничка.

— Ну так сделай меня бессмертным.

— А вот этого не могу. Ты, Веня, тогда Богом станешь. Ну взгляни на свою рожу в зеркало. Сам посуди — какой из тебя Бог?

Из этой же серии:

— Вень, а Вень, — говорит Смерть, — а ведь у тебя в Петушках ребеночек есть. Давай его навестим. Гостинцев свезем.

С Ерофеева мигом хмель соскочил. Холодная испарина на лбу выступила.

— Что ты, что ты, — забормотал.

А Смерть — ласково так:

— Не бойся, Веня, я его тоже люблю.

* * *

Рассказывали, что однажды к Ерофееву пришли ребята из ультрапатриотического самиздатского журнала.

— Веня, — сказали, — ты великий русский писатель. Ты первым персты вложил в отверстую нашу язву. Дай нам что-нибудь в журнал.

— Вам нужно что-нибудь идейное? — спросил Ерофеев.

— Напиши, Веня, как русский патриот, о жидах, испаскудивших родимую нашу словесность.

— Хорошо, — согласился Ерофеев. — Только не бесплатно. Мне интересно, какое это чувство, когда тебе платят.