город, что за пятьдесят километров от нашего поселка. По дороге встречаю того фронтовика. Он говорит мне:

— Петрович, займи денег. Болею я, с похмелья, а так охота… Ты же, я видел, получил деньги, так выручи.

А я хотел у сестры купить сапоги. Действительно, деньги при себе, но только они все — с нулями. Так и говорю старику:

— У меня мелких нет, только крупные, держи, — и отдаю ему пятидесятитысячную купюру. — Сдачу вернешь, я тебя подожду.

Стою, жду. Он метров десять отошел, я вдруг кричу ему:

— Тезка, купи и мне водки.

Думаю, возьму бутылку к сестре, в гости еду все-таки. Приходит старик и показывает, что взял литр самогону. Сдачу — тридцать четыре тысячи — отдает. И говорит:

— Пойдем ко мне, я, сколько надо, отолью тебе.

Ладно, думаю, самогон так самогон, отвезу не сестре, а свояку — все равно ведь на один адрес еду. Зашли к нему в дом, он сразу две рюмки выпил, а сам весь трясется. Отлил мне в бутылку.

— Ты присядь, — предлагает.

Мне автобус ждать еще тридцать минут. До остановки недалеко.

Присел. Он опять пьет, мне предлагает. Я отказался. Тем более мне — в дорогу. А он все трясется.

— Пей, — снова говорит.

— Нет, не буду.

Вот и весь разговор.

Сидим дальше. Смотрю, у него на столе и под столом пустые бутылки валяются, а еды нет. Жена его померла, и хотя было у них четыре сына и дочь, старик вел одинокий образ жизни. Был ворчуном и занудой, этим доставал детей и внуков, которые навещали его все реже и реже.

Словом, спивался человек. Жалко мне его стало. Достаю из своей сумки сало (тоже сестре повез гостинец), отрезаю грамм триста.

— На, закусывай.

Сало я отрезал своим перочинным ножом. И обратно нож в карман.

Старик выпил свою бутылку, осоловел и уже на мою бутылку смотрит.

— Отлей, — требует, — мне на утро.

Ну, я отлил. А потом и оставшуюся полбутылки тоже отдал ему. Чего, думаю, позориться, ехать с полупустой бутылкой.

Увидев мой широкий жест, хозяин дома опять за свое:

— Пей!

— Нет, если бы я хотел, выпил бы сразу с тобой.

Смотрю на часы: без пяти минут шесть, а в шесть часов — автобус. Прощаюсь:

— Тезка, мне пора.

Наклоняюсь к своей сумке, беру ее, оборачиваюсь и вижу, что у старика в руках нож, которым свиней режут.

И с криком «Убью-у-у!» он буквально повалился на меня. Ну, что делать, я пытаюсь защищаться, хватаю его за руки. А он все орет:

— Вперед, в атаку, коли штыком…

Наверное, белая горячка началась. Я пытаюсь его успокаивать:

— Да ты чего, — кричу ему, — дурак ты, я тебе денег занял, а ты…

Держу его запястья, он разжимает пальцы, нож выскальзывает на пол, и мы в тот же момент сами падаем. Старик упал шеей прямо на лезвие. Охнул и затих, кровь потекла…

Я забыл, что у него в доме был телефон. Выбежал, к соседу кинулся. Вызывать медичку.

Потом позвонил в милицию, в райцентр. Объясняю дежурному, что да как. Просидел так три с половиной часа (от райцентра до нашего поселка тридцать пять километров). Прокурор приехал. А я все это время у соседа сидел, думал, что если пойду обратно, то фронтовик вот-вот очухается и опять в штыковую пойдет… Я и не знал, что у него перерезало сонную артерию и что смерть наступила через пятнадцать секунд (мне об этом потом медичка сказала).

Меня забрали в милицию. Свою сумку, перочинный нож, часы я отдал тому соседу, у которого три часа просидел, велел ему передать моей жене. Хотя я не сомневался, что скоро вернусь, что все сразу же прояснится, даже кровь на своей руке не смывал, все ждал, думал, пусть приедут, посмотрят, разберутся. Я ведь считал себя невиновным.

Это было в четверг, а в пятницу меня привезли на допрос в прокуратуру. И предъявили обвинение по статье 105-й, части первой: убийство. Для меня словно гром среди ясного неба! Несчастный случай, согласен, да, имел место, но не убийство. Ведь если бы я хотел, мог бы сразу после ссоры уйти из того злополучного дома, не бежать к соседу, не вызывать ни «скорую», ни милицию. И никто бы не знал, что я заходил к старику. Но ведь я сам позвонил, дождался, провел в дом, показал и рассказал. Какой настоящий убийца так бы вел себя?

Нож забрали, и я еще тогда удивился, что у меня не взяли отпечатки пальцев. До ножа я не дотрагивался. И вдруг — обвинение! Никто ни в чем не стал разбираться. Более того, следователь прокуратуры составила фиктивный протокол, что якобы она меня допросила и на допросе я будто бы признался, что вырывал у старика нож и все такое в том же стиле, а главное — она подделала еще и мою подпись в протоколе. И даже в обвинительном заключении есть ссылка на этот фиктивный протокол! А из уголовного дела этот протокол изъяли, чтобы скрыть следы подделки — я знакомился с делом и такого протокола не нашел. А на суде-то его цитировали! Ну и ну…

Во время следствия мне следователь прокуратуры откровенно предложила дать ей взятку. Назвала сумму, и сказала:

— Дашь деньги, мы тебе сделаем условное лишение свободы.

Денег я не дал. Меня осудили к восьми годам лагерей. Четыре года восемь месяцев я уже отсидел. Осталось немного, как-нибудь дотяну. Моя старуха вот письма пишет, все рассказывает, что происходит в поселке. Один раз написала, что у кого-то украли корову. Я в ответном письме посоветовал ей сходить к начальнику милиции и сказать, что украсть мог либо такой-то, либо другой, пишу обе фамилии, либо вместе они вошли в одно дело. Я ведь всех у нас знаю, кто чем дышит… Двадцать лет участковым на одном месте — это не шутка. И вы знаете, через месяц приходит новое письмо от моей бабки, сообщает, что корову украли именно те, на кого я и подумал, вдвоем они вошли в одно дело. Вот так по переписке я уже пять краж раскрыл, не выходя из колонии.

А к зоне человек быстро адаптируется. Понимаешь, что деваться некуда, выше забора не прыгнешь. Только вот с психикой у многих плохо. Нервные расстройства…

Темная история

До поры до времени в жизни оперативного работника В. все складывалось вполне успешно. Пока его не завербовали криминальные структуры.

Осужденный B.

— У нас была благополучная семья.