— Мой господин, ради вас я отправилась в изгнание, покинула родину, а вы позволяете всяким свиньям оскорблять меня, да еще в моей родной стране?! Неужели в ваших краях моих соотечественников считают полными глупцами?!

Я вперил пристальный взгляд в злобные свинячьи глазки. Мной вдруг овладело чрезвычайное спокойствие, и все вокруг предстало в абсолютной, поразительной четкости. Я протянул руку к блюду, выбрал себе очередную жареную птичку, отломил ножку. Сняв с нее зубами мясо, я положил косточку на стол прямо перед собой. Теперь все взгляды были обращены на меня.

— Любовь моя, неужели тебя оскорбляет вонь свинарника? Свинья ведь не может не вонять собственным дерьмом — такова уж ее участь: всю жизнь валяться с грязным рылом и измазанной дерьмом задницей. Эти несчастные создания из той же породы: англичанин подлого происхождения — это тварь, перемазанная с головы до ног собственным невежеством, как свинья перемазана своим навозом. Не обращай внимания, дорогая. Скотина не может оскорбить благородную даму.

Я взял еще ножку, протащил ее между зубами и положил крестом на предыдущую косточку. Потом запил хорошим глотком вина, осушив свой бокал, и вытер губы кончиком большого пальца.

— Дайте этим кабанам воды. И потом пусть катятся своей дорогой.

— Отлично было сыграно, Пэтч! — заявил Жиль. — Ты выглядел как истинный лорд, до кончиков ногтей! — Мы втроем отошли в сторонку от гробницы якобы облегчиться. И теперь сидели на выступе скалы, нависающей над морем. Позади все еще гремели звуки празднества, а внизу под нами один из многочисленных отрогов с кинжально острым верхом, загибаясь, опускался в синие воды, плескавшиеся в полумиле от нас. Там поблескивала маленькая бухточка, по ее берегу брело стадо коз, выделяясь черными пятнами на белом фоне каменистого пляжа. — Кервизи уже здесь, так что, полагаю, надо сматываться. Уйдем поутру.

— Нет-нет, — возразил капитан. Он пребывал в необычайно хорошем расположении духа после того, как франки убрались обратно за гору.

— Но ведь мы здесь исключительно по делу! — удивленно воскликнул Жиль. — У нас ни перед кем нет обязательств, никто нам не платил никаких авансов. Кервези явно выслал этих болванов на разведку. Теперь он знает, где гробница, и будет драться за эти мощи, а потом весь остров поднимется против франков — и все пропало. Все будет кончено.

— Все будет кончено завтра, — ответил капитан. — Мощи заберем ночью. Нет, друг мой… — поднял он руку, — мы вполне можем это сделать. Сам знаешь, что можем.

— Могли бы, — поправил его Жиль. — Да, могли бы. Я не хуже тебя понимаю, что если «Кормаран» причалить вон там, внизу, то наши люди вскарабкаются сюда. Но ведь будет темно, а мы не знаем местность… Надо хорошенько подготовиться.

— Все я могу это сделать сам, — заявил я.

— Ты?

— А почему нет?

— Что это на тебя нашло? — спросил капитан. Он улыбался. Я — нет.

— Смерть, — пробормотал я. — Вы знаете, что вызревает у меня внутри, с тех пор как… — Они оба кивнули. — Ну так вот: если есть возможность нагадить Кервези, пусть даже… облегчить его кошелек — значит, это работа для меня.

— У тебя смелое сердце, Пэтч, никто в этом и не сомневается, — мягко сказал капитан. — Но для такой работы найдется… — Он ущипнул себя за нос, как всегда делал, подбирал нужное слово. — На борту «Кормарана» найдется несколько более опытных людей. В этот раз, мне кажется…

— Сэр, при всем моем уважении, на борту «Кормарана» никто не имеет опыта общения с Кервези — кроме меня. А мой опыт… Сами подумайте, капитан… вспомните этого парня, Тома. Кервези — гнусная навозная муха: откладывает свои яички в плоть невинных жертв, а потом наблюдает, как вылупившиеся из них личинки терзают и пожирают ее — всех этих Томов, Биллов… — Я замолчал. С того момента, когда Том произнес первое слово, ужас той ночи в Бейлстере вновь овладел мной, окутал, словно дыхание мертвеца. Я поднял глаза. Капитан изучающе смотрел на меня, чуть прищурив глаза.

— Что ты почувствовал, увидев этих подонков, свиней Кервези?

— Ничего, — ответил я. — Разве что жалость к Тому. — Я встал и подошел к краю утеса. — Я все детство провел, взбираясь на скалы. И уже ничего не боюсь. Как вы думаете, я один смогу перетащить сюда Тулу?

— Тула нынче легкая как перышко, мой мальчик, — ответил капитан. Я обернулся и обнаружил, что они тоже поднялись на ноги и стоят, глядя на меня. — Хорошо, пусть это будет твоя работа, если ты так желаешь. — И оба положили мне руки на плечи. — А теперь надо идти назад — твоя невеста станет волноваться.

Анна вовсе не волновалась. Она была занята — пыталась выучить какую-то местную песню, которую ей пела жена деревенского старосты. И по жаркому румянцу на лице этой доброй женщины было видно, что благородная дама только что отмочила какую-то непристойность.

— Замечательная песня, — сообщила она мне. — Про баранов. А я их взамен научила песенке про старую парочку и огромный арбуз, который они используют в качестве сортира. Чудная песня!

И вот я сидел, слушал непристойные греческие песенки и пил вяжущую рот рецину, а вокруг звенели цикады. Тени кипарисов удлинялись, превращая огороженное стенами пространство в огромный циферблат солнечных часов, и крестьяне начали потихоньку складывать вещи. Потом попрощались со своей святой и тронулись вниз по тропе. Спускаясь вместе с ними по склону горы на уже привыкшем ко мне осле, я мог думать только о предстоящем долгом подъеме в полной темноте, о том, как снова отворю синюю дверь во тьму, которая будет чернее самой безлунной ночи.

Мы распрощались с селянами и снялись с якоря, как только вернулись в Лимонохори. Я был рад убраться отсюда. Совесть грызла меня, как неуемный мститель, а теплое прощание с местными жителями словно острым ножом вонзилось в душу. Селяне, казалось, были готовы задержать нас навсегда и, когда мы в конце концов вырвались из их объятий, нагрузили провизией и вином — подарками, которые, несомненно, вряд ли могли себе позволить. Вот я и стоял спиной к берегу, пока мы выходили из залива, миновали сторожевые ветряные мельницы, вертевшиеся с безумной скоростью под вечерним бризом, наполнявшим и наши паруса.

Мы решили отойти к северо-западу, к маленькому скалистому островку, который заметили с горы. У старосты деревни мимоходом узнали, что на острове, кроме коз, никого нет. Там мы укроемся до темноты, дождемся, пока рыбаки из Лимонохори выйдут в море на ночной лов. В этих местах рыбачили по ночам, используя для этого горящие факелы, на свет которых рыба выплывала из глубин и попадала прямо в сети. К счастью для нас, дул довольно сильный вечерний бриз, какой обычно здесь бывает в это время года, и рыбаки, пользуясь им, направятся к югу, вдоль побережья, а обратно пойдут уже на веслах — рано утром, когда ветер уляжется. А мы тем временем зайдем в бухточку, расположенную под гробницей. Я заберусь наверх, втащу туда то, что заменит в гробу мощи Тулы, поменяю их местами и спущусь обратно. Очень просто, ничего особенного. Единственное, о чем следовало позаботиться, так это о сохранности реликвии во время спуска. Моя собственная шкура в расчет не принималась.