Она была «Порше» по сравнению с «Форд Фокус» любой другой женщины.

Она была ходячим мокрым сном, который преследовал меня половину десятилетия и, как я надеялся, будет преследовать меня еще очень долго.

Тея наморщила нос, и небольшие серьги-колечки в ушах, которые она носила, развернулись, когда она потерла лицо рукой.

— Почему я сплю на влажном пятне? Гадость, — пробормотала она.

Я улыбнулся, потому что почти ожидал, что она в ужасе выскочит из постели — она просыпалась таким образом уже не в первый раз. С отвращением к своему нарушению самообладания, нервозностью по поводу того, что мы сделали — как будто это было противозаконно.

— Женская прерогатива, — поддразнил я, почувствовав облегчение.

— Несправедливо.

— В следующий раз на нем буду спать я. Как тебе такое?

— Справедливо, — пробормотала она.

— Равноправие, — поправил я с улыбкой и, наклонившись, поцеловал ее в висок.

Вздохнув, Тея повернулась и прижалась ко мне. Через секунду она была в моих крепких объятиях, закинув ногу поверх моего бедра, и я не удивился, когда ее рука обхватила мой утренний стояк и направила его в себя, снова соединив нас.

Я всегда хотел ее.

Всегда.

Это желание никогда не исчезнет.

Но в этот момент я был счастлив просто лежать с ней рядом.

То, что она хотела немедленно установить связь, разозлило, хотя мой член пел от радости.

Я знал почему.

Она пыталась извлечь из этого отпуска как можно больше. Взять от меня столько, сколько могла, поглотить все возможное, готовясь к следующей засухе.

Но я устал от изобилия, как и от голода с ней.

Поэтому я придержал ее за бедра, когда Тея начала двигаться, прекрасно зная, что она еще не готова заниматься любовью.

— Никакой спешки, — пробормотал я ей в щеку и поцеловал ее.

— Я хочу тебя, — выдохнула Тея, заставив мой член дернуться, потому что она говорила на его языке.

Но я был больше, чем просто мой член.

Упомянутый придаток наелся кисок, которых особо не хотел и использовал только для того, чтобы избавиться от желания и потребности в единственной женщине, в которой ему было отказано, и которую я — и мой член — действительно хотели. Итак, я плавно перевернул Тею, чтобы оказаться сверху. Когда ее пальцы ног впились мне в икры, я едва не замурлыкал. Бл*дь, это так хорошо.

— Ты пытаешься убить меня? — проворчал я, вздохнув, и уткнулся лбом в ее лоб.

Тея напряглась, и я проклял свой глупый дурацкий мозг за то, что он придумал спросить что-то настолько глупое, когда понимал, что не допустить этого было ее главной заботой.

Бл*дь, то, что это могло вызывать беспокойство, было как минимум нелепо. Если бы я мог сказать ее матери, что я о ней думаю, я бы, нахрен, сделал это.

Вместо того чтобы извиниться, я поцеловал Тею. Долго и медленно. Но крепко и влажно. Заставляя ее умолять перевести дух, просить еще.

Требовать меня.

Она колыхалась подо мной, словно сама вода, текла вокруг меня, пока я не был поглощен ею. Ее руки обвились вокруг моей спины, и она прижала меня к себе, крепко сжимая ногами, подаваясь навстречу, принимая меня как можно глубже.

Я не трахал ее.

Я ее любил.

Я давал ей все, что только мог, и даже больше в тщетной надежде на то, что она поймет, насколько это правильно.

Насколько чисто и идеально.

Я вздрогнул, когда Тея сжалась вокруг меня, ее оргазм возник из ниоткуда, и я подумал, не прочитала ли она на этот раз мои мысли. Почувствовала ли, насколько это чудесно для меня, и это спровоцировало ее кульминацию.

Я застонал ей в рот, продолжая целовать ее, отказываясь отпускать, отказываясь дышать воздухом, который был не из ее легких.

От интенсивности меня охватила сильная дрожь, как будто у меня была ломка или похмелье, но в любом случае, я насыщался своим персональным наркотиком.

Теодозией Кинкейд.

Я вонзался в нее членом, двигаясь медленно и глубоко, не останавливаясь, пока он не начал яростно пульсировать от желания кончить, а яйца начали болеть от потребности взорваться внутри нее.

Внезапно, разорвав поцелуй, Тея издала высокий крик, приведший меня в восторг несмотря на то, что от него у меня зазвенело в ушах.

Она рассыпалась вокруг меня на тысячу осколков, что, в свою очередь, привело к тому, что я развалился вокруг нее на тысячу частей, почувствовав, как мы соединяемся, наши разбитые тела сливаются в единое целое.

Я застонал в ее рот, вдыхая воздух, который был наполнен ароматом ее и мыла. Когда я спустился с высот, мне понравилось, как сильно Тея меня обнимала. Ее хватка была такой же крепкой, как и во время взрыва.

Я знал, что потею, я чувствовал, как пот покрывает мое лицо, заставляет наши тела слипаться, и не думал, что этот момент мог быть более идеальным.

Жизнь в кои-то веки не была отстоем.

И я не собирался жаловаться на это.

Тея

Сейчас

Я знала, что Адам настроен серьезно. Он не собирался меня отпускать, и хуже всего то, что я начинала верить, что мы должны быть вместе.

Ночи в его объятиях, когда я засыпала и просыпалась с ним, дни, когда мы ничего не делали кроме как были друг с другом, и он ослабил мою защиту.

Опасность, опасность.

В моем подсознании прозвучало предупреждение, но я отогнала его. Я поступила так, как моя мать просила меня не делать.

Возможно, как только мы проснемся, все развалится.

Проклятие.

Я никогда не думала о подобных вещах до визита к матери, но после мысль о проклятии прочно засела в моей голове, и я постоянно боролась со своей потребностью быть с Адамом.

Но я никогда не видела, чтобы оно работало.

Никогда не видела, чтобы оно реализовывалось.

Суждено узнать друг друга, но не суждено быть вместе.

Я не могла придумать худшего наказания.

— Почему мы? — спросила я ее, и она вздрогнула от моих слов.

— Потому что Судьба завидовала. Ни один смертный не должен был видеть так далеко, как могла Евлалия Кинкейд, поэтому она была наказана за это, и ее наказание легло на нас всех.

— Это глупо. В этом нет никакого смысла, — покачала я головой.

— Наша культура глупа? В нашей культуре нет смысла?

Эти слова показались мне ударами кнута.

Я сглотнула.