Рамочное, предельное, исходное условие – быть готовым и открытым. Но как я могу быть готовым, если во мне ничего изначально нет? К встрече надо быть готовыми. Где взять опору, чтобы удержать режим открытости? В пределе ведь это готовность к встрече со смертью, поскольку и вся жизнь есть подготовка, упражнение в смерти (М. К. ссылается на известную идею Платона). Смерть предполагает уничтожение собственной дряни и пестование в себе духовной органики. Этот «отказ от детерминизма мысли самим собой – одно из упражнений в смерти, смерти самого себя, и вот такими упражнениями мы можем рождаться в мысли или к мысли, к впечатлению, или к встрече с другим человеком», к соприкосновению с другим [ПТП 2014: 755].

«Те, кто подлинно предан философии, заняты на самом деле только одним – умиранием и смертью».

Платон Федон. 64а

Здесь тоже необходимо, замечает М. К., отделаться от очередной иллюзии. Мы полагаем, что соприкасаемся в общении, в наглядном, физическом. В действительности в таком общении мы не соприкасаемся. Мы просто сталкиваемся как монады, и отталкиваемся, обмениваемся информацией. Но общения и соприкосновения нет. Мы прибегаем к таким метафорам по привычке, как это делает ученый-физик, конструирующий понятие атома как тела, которое соприкасается с другими телами-атомами. Хотя никакой атом не тело, а представление о телесности атома есть конструкт, понятие, которое физик конструирует, дабы как-то описать физический процесс.

«… смерть не является чем-то принципиально новым, … напротив, с самого моего детства я умирал уже множество раз…».

(Пруст ОВ: 368)

Так же и с нами. Мы же не знаем самих себя до акта рождения в мысли. Мы не знаем своего возможного человека. Мы видим некое эмпирическое существо, родившееся и получившее какие-то качество и способности, детерминированное в определённой среде, но оно ведь не знает того возможного человека, который может явиться в акте второго рождения.

Поэтому условием феномена понимания является избавление себя, срезание с себя своего психологического и социального «Я», любого готового Я в себе и других людях. Это и есть то самое радикальное эпохé. У М. К. оно выступает радикальным экзистенциальным эпохé, срезанием всего наносного, чужого, не своего Я, детерминированного вплоть до выступания чистого Я. Это «срезание себя в себе самом означает, что я с самим собой, действительным, встречусь только в точке рождения действительного «Я». Чтобы оно родилось, место для рождения должно быть освобождено…» [ПТП 2014: 757]. Эта радикальная чистка, освобождение, означает растворение тех самых внутренних барьеров, расплавление эгоизмов эмпирического «Я», нахождение себя в таком состоянии, что ты превращается в некую лаву, магму, готовую принять любые формы. И тогда, возможно, у меня состоится событие рождения, событие встречи с Другим и реальное соприкосновение.

Еще раз, другими словами. Событийность вообще сама по себе не случается. Событие – это не про кирпич, который падает на голову. И не про автокатастрофу, которая случается из-за того, что очередная сволочная пьянь вдруг наехала на твою машину, нагло подрезав. Все эти примеры – это происшествия, случаи. А вот событие – это попадание в неизвестную ситуацию, к которой, однако, надо быть онтологически готовым. Как тот самый Гамлет, вдруг узнавший о странной смерти отца. Это всегда встреча, к которой надо быть готовым. Потому что, если ты не будешь той самой лавой, то ты будешь непроницаемым, ты будешь закрытым, ты не поймешь другого, не увидишь его, не прочитаешь в этом знаке нечто большее, чем он сам.

М. К. добавляет, что в принципе онтология как раз про это, она не про существование вещей и сущего, она про условия реальности возможного сущего как события. Онтология – про то, как возможна событийность сущего. Но получается, что одним из условий возможности события становятся наши акты, делающие возможность реальной. Например, акт мышления. Или акт веры. Вера ведь держится на акте веры. До акта веры самой веры нет как реальности. Как нет мысли до акта мысли. Вера существует только силой веры. Как и возможный человек является в актах присутствия, он – не то, не то, не это и не это, он всегда возможный. Он всегда в горизонте возможной событийности. Так вот, фиксирует М. К., вера есть «отличительный знак, или предопределение, или предназначение того возможного человека, которого я должен высвободить в самом себе» [ПТП 2014: 758]. И поэтому это экспериментальная вера (см. выше), она не вытекает ни из каких эмпирических данных, не выводится ни из каких знаний о мире, из знакомых образов, это можно назвать «личностно-бытийным экспериментом, или опытом мысли как бытия» [ПТП 2014: 759].

По этой же логике существует и поэзия. Она не является опытом описания предметов, людей, природы, не выступает формой отражения чего-то внешнего. Поэзия выступает «чувством собственного существования», рождения себя, своего рождения, выступает формой экспериментального существования. По природе она сродни вере. М. К. делает обобщение – рождение в идее и есть искомая нами точка соприкосновения с другими людьми» [ПТП 2014: 759].

Соприкосновение, то есть, встреча с Другим, возможно в акте веры, в акте мысли, в акте творения, поскольку в этих актах моё Я становится той самой чувствительной лавой, магмой, воплощающейся в любые формы. Мы вступаем в контакт через перетекание одного в другое, не через соприкосновение тел, а в пространстве потоков сознания, пространстве образов.

Здесь М. К. вводит еще одну тему – тему органа жизни. Чтобы человек становился возможным человеком, а значит живым, у него должны быть выработаны эти органы жизни, которых от рождения у него нет. Ньютон был готов к падающему яблоку, и потому он смог «прочитать» его, увидеть в падающем яблоке закон, то есть, увидеть невидимое. Это значит, у него был выстроен орган понимания, позволяющий видеть невидимое. Как и Галилей формулировал свои выводы, видя то, чего не могли видеть его оппоненты, у них были другие органы умозрения. Галилей построил свою органику видения посредством математических расчетов и научных приборов. По этой же логике все люди – постольку живые, поскольку в них выработаны, сформированы такие органы жизни. Мы живём поэтому посредством этих органов жизни [ПТП 2014: 763].

М. К. приводит пример из Леонардо. Великий итальянец в своем трактате о живописи описал эпизод рождения картины. О том, как он долго стоял у какой-то грязной стены, покрытой пятнами. Стоял долго. Вот перед ним просто стена, покрытая пятнами. Никакого образа. Никакой сцены из социальной жизни. А потом рождается образ. Например, Мона Лиза. Откуда он? Художник