Это – иная реальность, другая Русь. Здесь монголы не ушли в степь, а вместе с булгарами захватили и поработили страну. И теперь она уже не возродится никогда. Будет другая история, другая великая держава на одной шестой суши – исламский Булгар. Или всё-таки Монголия?

Значит, надо брать побратимов и бежать. Куда? К венграм или к тамплиерам в Акру? Или – ещё дальше. Дмитрий горько усмехнулся: если тут всё по-другому, то кто помешает восточным ордам дойти до Ла-Манша, Гибралтара и Индийского океана?

Ярилов шарахнул кулаком. Хрен им в грызло, как говаривал капитан Асс. Пока жив – надо пытаться переломить ход событий. Роковой союз ещё не заключён – значит, необходимо его развалить. Ведь получилось в безнадёжной ситуации взять Добриш. Почему бы не попробовать и здесь?

Дело бойца – сражаться. Настоящая тут Русь или параллельная, пусть гражданские разбираются. Если смогут.

Дмитрий усмехнулся. А что, красиво: Парусь – параллельная Русь. Есть в этом названии нечто романтичное. Словно могучий корабль выходит из бухты в неведомый путь, разбивая широкой грудью волну, и снежные крылья туго разбухают от попутного ветра…

Скрипнула дверь. Анастасия вошла неслышно, вплыла белой лебёдушкой. Простоволосая, босая, в полотняной рубашке до пола. Желанная.

Обняла, прошептала:

– Заждалась тебя, соколик мой. Пойдём?

Дмитрий кивнул молча – перехватило вдруг дыхание. Притушил пальцами огонёк лучины.

Выходя, подумал: не сходится ни фига.

Не объясняют его фантазии о Паруси главного: как той, настоящей Руси, удалось после разгрома на Калке избежать завоевания объединёнными силами монголов и булгар?

Загадка. Неразрешимая.

* * *

– Как ты смог додуматься до такой мерзости?!

Тамплиер раздувал ноздри и метал глазами синие молнии, сдерживаясь из последних сил.

– Мне, воину Спасителя нашего, рыцарю Ордена Храма – кривляться, подобно площадному лицедею? И кем притворяться, кем? Поганым сарацином, врагом веры Христовой, тьфу!

Дмитрий успокаивал:

– Ну что ты, брат. Никто и не думает заставлять тебя отказываться от своих убеждений. Это просто военная хитрость, понимаешь? Не могу же я поручить важнейшее дело этому несчастному. Араб, пока письма Габдулле и Субэдею под мою диктовку писал, уже едва в обморок не падал. Он же обмочится от страха при первой опасности.

Ярилов махнул в сторону учёного араба из посольства, отправленного Субэдеем к булгарам. Грамотей яростно кивал, подтверждая: могу не только обмочиться, а и чего посерьёзнее сотворить.

Бродник вмешался, поддерживая:

– Это ещё что, Анрюха. Мне вот как-то пришлось персидскую княжну изображать, чтобы поближе к купеческому кораблю подобраться. Рожу белилами намазали, брови углём подвели – страх! Юбок одних шёлковых штук пять надел. Как пошли на абордаж, меня атаман столкнул в реку нечаянно, едва волной не накрыло – вся эта бабская одёжка намокла, еле выплыл. А тебя и углём мазать не надо – и так на сарацина похож…

Чёрноволосый, загорелый, носатый франк схватился за меч:

– Что-о-о?! Я, потомок древнего бургундского рода де ля Тур, похож на грязного сарацина?!

– Хорь неудачно пошутил, – обнял Ярилов тамплиера, не давать вырвать клинок из ножен, – ты, конечно, совсем не похож на мусульманина. Но ведь ты единственный из нас владеешь арабским, и больше эту роль сыграть некому. Очень многое зависит от твоего согласия. Вернее, всё: успех операции, да и судьба моей страны, в конце концов.

Анри, отдуваясь, кивнул:

– Хорошо, дюк Дмитрий. Я поклялся быть с тобой до конца, а рыцарь держит слово.

Ярилов украдкой выдохнул. Подошёл к Азамату.

– Тебе труднее всех, брат. Ты будешь совсем один. Только недавно мы собрались вместе, и опять расстаёмся.

– Ничего, – оскалил белые зубы половец, – справлюсь.

Дмитрий обнял Анастасию:

– Береги себя и Добриш. Дружина со мной уйдёт – сама понимаешь, бой предстоит, да и пока войско ненадёжное, из пленных, пригляда требует. Если что, Хозяина сарашей проси о помощи.

– Коли беда придёт, народ в ополчение соберётся, умелые теперь. Да и сама не забыла, как кольчугу носить.

Княжна поцеловала, прошептала тихо:

– Храни тебя Бог, любимый. Жду с победой.

Сквозь цветное забрало окна княжеских палат донес лось нетерпеливое ржание золотого жеребца.

Субэдея за глаза называли «чулунхаш» – «каменный истукан». Много таких в степи. Кто поставил, когда, зачем – неизвестно. Стоят, сложив руки на животе, смотрят задумчиво. А мимо проходят века и народы, исчезая в песке…

Ни степной пожар, ни ураган, ни наводнение – ничто не может нарушить их невозмутимости. И Субэдей-багатур таков: когда вокруг всё гибнет, когда кони по колено в крови, когда битва кажется проигранной – у него и волосок в редкой бороде не шелохнётся.

Но сейчас любимый полководец Чингисхана был вне себя. Смял и бросил бесценный кубок – только смарагды брызнули по углам. Пинками выгнал из шатра слуг. Тяжело дыша, переспросил:

– Как ты сказал, кыпчак?! Отказали в союзе, потому что мы недостойны их внимания?

Азамат склонил голову:

– Да, но я сказал иными словами, чтобы не повторять гнусное шакалье тявканье и не оскорблять твоих ушей. Всё в этом свитке, подписанном их царём.

Темник кинул пергамент переводчику:

– Читай!

Толмач дрожащими руками развернул письмо, написанное учёным арабом под диктовку Дмитрия. Увидев первые же слова, от испуга начал заикаться, пропуская самое грубое, но всё равно получалось чудовищно оскорбительно. Когда заканчивал читать – боялся поднять глаза, уверенный, что его немедленно казнят.

– «…а вы-вы-ваш поганый Чингис, ошибочно прозванный “ханом”, выпавший из-под хвоста больной паршой овцы, пусть впредь не смеет беспокоить меня, великого царя Булгара. И-и-иначе я пошлю мою младшую дочь, и она своим крохотным сапожком раздавит всё ваше дурное племя. 620-й год хиджры, город Биляр. Солнцеподобный властитель Булгара, царь царей, верный раб Пророка (мир ему) Габдулла Чельбир».

– Во-о-н! – заорал Субэдэй, швыряя в спину убегающего толмача всё, что попадалось под руку.

Темник схватил нефритовую китайскую чашу, выхлебал кумыс. Бросил чашу под ноги и разбил каблуком. Наконец, подал голос Джэбэ:

– Что ещё, мой нукер Азамат? Какие дурные вести ты не успел сообщить?

– Русичи во главе с Солнечным Багатуром напали на нас в Добрише, убили тысячника Цырена и многих воинов. Я смог бежать к булгарской границе, попросил помощи, чтобы наказать этих взбесившихся рабов. Но надо мной стали надсмехаться, не оказывали мне почестей, достойных посла Великого Хана. Мне плевали в лицо, швыряли гнилую требуху, крича: «Жри, монгольский шакал, ваш народ достоин только падали». А потом передали мне это письмо и велели убираться. Поверь, этот позор был страшнее смерти, и я не раз порывался броситься на порочащих имя Океан-хана и перегрызть им горло, но сдержался с огромным трудом. Чтобы прийти сюда и рассказать вам, Субэдей и Джэбэ, как всё было на самом деле.