Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вы хотели бы состариться в этом доме, Эдуард? Как герои Тургенева?
В ответ он рассмеялся, но не коротким сухим смешком, а раскатисто, от души. Нет, этой картины он не видит.
Нет, нет. Пенсия, тихая, спокойная жизнь – это не для него. У него насчет собственной старости есть другая мысль.
– Вы бывали в Средней Азии?
– Нет, я там никогда не был. Но в раннем возрасте я видел фотографии тех мест: их сделала моя мать во время долгого путешествия, а я тем временем находился на попечении отца, который обращался со мной ласково и неумело – в ту пору у отцов еще не было привычки нянчить малышей. Когда я глядел на эти пейзажи, у меня перехватывало дыхание, и я начинал грезить. В моем понимании, именно так должна выглядеть бесконечность.
Лучше всего он чувствует себя в Средней Азии, объяснил Эдуард. В городах вроде Самарканда или Барнаула. Раздавленных солнцем, пыльных, медлительных, неистовых. Там, в тени мечетей, под высокими зубчатыми стенами, сидят нищие. Изможденные, старые люди, с обветренными лицами, без зубов, часто слепые. Они одеты в туники и черные от грязи тюрбаны, перед каждым – обрывок бархатной тряпки, куда им бросают милостыню, и если ее бросают – они не благодарят. Никто не знает, что за жизнь они прожили, но всем известно, что их похоронят в общей могиле. У них больше нет возраста, нет вообще ничего, если даже раньше они чем-то владели. Даже имя у них есть не всегда. На земле их уже ничто не удерживает. Они – человеческие отбросы. Они – владыки мира.
Пожалуй, он прав: это ему пойдет.