Следующие полтора часа прошли в напряженном обсуждении различных вариантов решения проблемы, но… конечное предложение так и не было выработано.

– Чувствую, что сегодня от нашей дискуссии проку не будет. Давай еще раз подумаем и встретимся завтра. – Гарушкин с досадой швырнул на стол свои очки. – А тебя вот что еще попрошу. Я тут погорячился малость, спустил Полкана на твоих мужиков… так ты их это, подбодри чуть-чуть. В любом случае они молодцы, а не ошибается только тот, кто ни хрена не делает… От вашего руководства им и так, наверное, изрядно досталось.

– Да уж, по самую ступицу поимели…

Со всеми предосторожностями почти вся команда сухогруза кроме раненых, иранца и трех человек «группы тыла», опять запершихся в машинном отделении, неслышно вышла в коридор. Три автомата, ножи и прежние стармеховские приспособы составляли вооружение этого любительского спецназа. Несмотря ни на какие уговоры и даже приказы, кок Петька категорически отказался остаться при харчах и со своим громадным мясным тесаком пополнил самодеятельный боевой отряд мореманских командос. Но сразу за спасительным железным люком гримаса бесстрашия растаяла на его лице, боевой пыл исчез, и он, словно индус на корриде, почувствовал себя весьма прескверно.

В темноте двигались крадучись, нутром чувствуя все коридоры, углы и ступеньки родного судна. Невесть откуда едва ли не в каждом проснулся зверь – осторожный, кровожадный и хищный, даже не зверь, а что-то гораздо более страшное и жестокое в своей жажде убивать, убивать, коверкая все законы природы, убивать не добычу и не потому, что хочется есть, а потому, что надо убить изверга еще более коварного и мерзкого, убить его, чтобы он не убил тебя. И они крались, неслышные в звуках тишины, таились, растворившись в темноте, все ближе и ближе подбираясь к своей, нет, не жертве, а врагу – сильному и опасному. Все вокруг напряглось жестокостью и ненавистью, жилилось злобой и коварством. Казалось, и контейнеровоз оцепенел, застыл в тревожном и напряженном ожидании кровавой развязки.

Пробрались на верхнюю палубу, полной грудью вдохнули свежую прохладу – воздух-то в машинном отделении густой и терпкий, настоянный на соляре и техническом масле, и такая бражка по вкусу лишь Деду да его подручному, механику. А здесь ночь – ветреная и шаловливая девчонка, вся украшенная сияющими звездами, – широко улыбалась ясным месяцем, и море – в лунной, цвета белого золота, ризе.

Четкий силуэт судовых надстроек и морских контейнеров, громоздящихся на палубе, словно вырезаны из черной бумаги и наклеены на звездное небо. Только в иллюминаторах ходовой рубки бился, словно в плену, робкий луч фонарика. Там были люди.

– Работаем по старой схеме, – внятным шепотом инструктировал Куздрецов. – Боцман пинком вышибает дверь, сначала я, за мной старпом и еще трое врываемся в рубку. Дед, как только мы вломимся, сразу врубай фонарь. Стрелять они инстинктивно начнут по источнику света, так что не держи его перед собой, а то ведь татуировку твою могут попортить. Всем все ясно?

– Ясно! – прошуршало в ответ.

– Вы только в рубке сильно-то не буяньте, – также шепотом попросил Кораблин. – Техника и приборы нам нужны живые…

– Постараемся… Теперь слушай дальше. По-тихому мы их убрать не сможем, так что на помощь прибегут остальные. Сколько их будет, не знаю… Поэтому ты, Борис Николаевич, со своим автоматом спрячься где-нибудь около входа в рубку и никого не подпускай. Бей короткими и наверняка. Мужики твои пусть поблизости будут. Мы как управимся, постараемся помочь… Ну, по счету три – с Богом.

Они прокрались к двери ходовой рубки. «Только бы они ее не заперли… только бы не заперли, – заигранной пластинкой повторялась в мозгах Куздрецова одна и та же мысль. – Ну, повезло!» – Он увидел мельтешащие отблески света в щели между краем двери и косяком.

– Петрович, я сам, – беззвучно показал он губами и жестами боцману, который уже встал на изготовку.

От мощного удара дверь едва не слетела с петель, шарахнув и сбив с ног одного из бандитов, случайно оказавшегося рядом с противоположной стороны, – того самого, что держал в руке небольшой светодиодный фонарик.

– Ни с места! Руки за голову! – В свирепом реве вывернув рот, Куздрецов ураганом вломился в рубку. В ярком луче скользнувшего вслед за ним света он заметил, как стоявший у противоположного входа бандит лихо сдернул с плеча автомат, но даже не успел снять предохранитель – короткая прицельная очередь профессионально завалила его, только смердящая кровь брызнула на стену. В тот же миг сзади под угарный мат гулко застучал автомат старпома, и еще один бандит повалился на пол и в диких корчах стал исступленно царапать настил скрюченными пальцами, хрипя и обламывая ногти в приступе нестерпимой боли. Красная смертельная юшка пузырилась у него изо рта. Другой пират, сидящий на корточках справа от входа и рванувшийся было за своим автоматом, нарвался на такой удар в голову боцманским ботинком, что отлетел в сторону и остался лежать неподвижным: одним-единственным, протяжно долгим прихлюпом душа шахида, выбитая из его черепа, отлетела в райские мусульманские кущи.

А дальше произошло что-то невообразимое. С воплями: «Собакахер мударисен! Усрат ахуй атъебифи биляди!» в рубку, размахивая ножом и мощным фонарем, ворвался стармех. От вида сплошь татуированного разъяренного мужика (у исламистов полностью запрещены татуировки), а еще больше от его рева на родном для бандитов арабском языке у них отвисли челюсти, безвольно опустились руки и в изумлении вылезли из орбит глаза. Даже когда их связывали по рукам и ногам, они никак не могли понять, почему этот полоумный русский ринулся в смертельную драку – кухонный нож против автоматов – с криками «Здравствуй, учитель!» и «Семья моего брата – лучшая в стране!»

Моряки едва успели уложить мордой в пол и связать оставшихся в живых террористов, как снизу раздалась дробная автоматная очередь, вопль раненого и в ответ сразу несколько стволов огрызнулись огнем, свинцом и смертью.

– За мной! – крикнул Куздрецов. – Кто-нибудь останьтесь бандитов стеречь! – и через двери бросился вниз.

Старпом, боцман, кто-то из моряков и стармех, подхватив трофейные Калашниковы, на руках – так умеют лишь моряки – слетели вниз по гладким перилам трапа, даже не зацепив ногами ступенек. Остановились только у выхода на палубу.

– Из дверей – сразу на пол и откатывайтесь в сторону! И не все скопом, по одному… Стрелять наверняка… Петрович, чуть-что, прикрой огнем отсюда. Но не высовываться…

Последняя команда была явно нелишней. Порвать солдатский ремень своим необъятным, в трех лоханках не умоешь, животом боцман, конечно, мог, но плюхнуться всей тушей на палубу и быстро перекатиться на спину и опять на живот для него было весьма проблематично.

Влет распластавшись по палубе и тут же скатившись в какой-то угол, Куздрецов понял, что в ночной тьме лихорадочная стрельба ведется наобум. Фактически безоружные моряки притаились где-то тут, в спасительных закутках родного судна, и боевики сосредоточили огонь по тому месту, откуда капитан уложил первого бандита, рванувшегося в рубку. Но автомат Кораблина молчал. «Либо сменил позицию, либо…»