Мне казалось подозрительным присутствие в передней моего отеля «Пале-Рояль» одного субъекта – я видел его, уходя из отеля и возвращаясь вечером домой. Иногда мне казалось, что кто-то следит за мной и на улицах. Я старался проверять себя на каждом шагу, делал огромные крюки по городу, менял трамваи, извозчиков, заходил за угол и, выждав несколько минут, возвращался неожиданно назад, внимательно вглядываясь во всех прохожих, стараясь делать это незаметно… Иногда мне казалось, что я замечал что-то подозрительное, иногда убеждался, что никто за мной не следит. Уж не начал ли я страдать манией преследования?

Я поделился своими сомнениями с Тарасом. Он сказал, что ни разу ничего подозрительного вокруг себя не замечал, и как-то предложил проверить совместно, следят за нами или нет. Мы три раза проверяли себя и ничего не могли обнаружить.

– Видите, это ваше воображение! – с торжеством сказал Тарас.

– Сделайте мне одолжение – проверим еще раз!

Он уступил мне. Мы проверили – и на этот раз убедились, что какая-то тень шла за нами. Следивший выскочил все-таки на нас, когда мы повернули из-за угла обратно! Тарас должен был признать, что я был прав.

Немедленно мы выехали оба в Гельсингфорс и передали о происшедшем Азефу. Он отнесся к нашему сообщению недоверчиво, но сейчас же дал нам новые паспорта и посоветовал переменить образ жизни и местожительство в Петербурге. На ближайшем свидании с Гоцем я сообщил ему об этом. – А ты ничего за собой не замечал?

Он сказал, что у него все было благополучно.

– А ну, давай сейчас проверим.

Несколько часов мы кружились по городу, несколько десятков раз различными способами проверяли и, в конце концов, должны были с несомненностью признать, что и за Гоцем было наблюдение – очень осторожное и очень искусное, но было! Это уже была катастрофа!

Мы условились с Гоцем, что на ближайшем свидании с Азефом он сообщит ему об этом – вся организация, то есть все извозчики, папиросники и газетчики, должны быть немедленно ликвидированы[49].

Я сам, конечно, не мог сообщить об этом Азефу, потому что мои встречи с Гоцем были секретом от него. Азеф на свидании с Гоцем, выслушав его, предложил снова тщательно проверить всей организации, имеется ли за ней наблюдение, и самоликвидироваться лишь в том случае, если новая проверка даст уверенность в том, что организация попала под наблюдение. Такая проверка была сделана, четверо из десяти могли с точностью установить, что за ними велось тайное наблюдение, – и через неделю вся организация была распущена: все, работавшие над подготовкой покушения на Дурново, приехали в Гельсингфорс.

Лишь через много лет, когда уже и самого Азефа не было в живых и когда, после революции 1917 года, тайны Департамента полиции перестали быть тайнами, выяснилось, что в действительности происходило тогда, то есть в марте – апреле 1906 года.

Азеф не был простым провокатором, то есть тайным агентом Департамента полиции, прикидывавшимся революционером и продававшим за деньги тех, кто считал его своим товарищем. Его роль была сложнее.

Скорее его можно было назвать двойным агентом – он был одновременно и революционером, и агентом Департамента полиции.

Он работал на две стороны и обе стороны обманывал: принимал участие в террористических предприятиях, но выдавал Департаменту полиции лишь то, что считал нужным, – остальное доводил до конца (так, он довел до конца убийство министра внутренних дел Плеве и убийство великого князя Сергея Александровича, скрыв подготовку покушений от полиции); вместе с тем, работая в Департаменте полиции и получая за свою Каинову работу от правительства деньги, отдавая на виселицу некоторых из своих товарищей по революционной партии, он вместе с Боевой организацией проводил террористические дела против правительства.

В конце концов эту двойную роль Азефа в Департаменте полиции разгадали и, оказывается, как раз в это самое время, которое я описываю (апрель 1906 года), Азеф был в Петербурге арестован – чего мы, конечно, тогда не знали. Его непосредственный начальник, жандармский генерал Герасимов, заведовавший всем охранным делом, пригрозил Азефу с ним расправиться, если он будет продолжать свою двойную работу (об этом через много лет генерал Герасимов сам рассказал в своих воспоминаниях, опубликованных в Париже в 1935 году).

Прижатый к стене, Азеф выдал Герасимову дело Дурново. Вот почему была прослежена вся Боевая организация, подготовлявшая покушение на Дурново, вот почему, между прочим, ни разу ее члены не встретили самого Дурново – Азефу нетрудно было добиться, чтобы таких встреч не произошло. Поэтому же, вероятно, попал под наблюдение и я. Когда я через пять месяцев после этого был арестован и когда ведший мое дело жандармский генерал Иванов (он вел дознания по всем делам Боевой организации) торжественно предъявил мне обвинение в принадлежности к Боевой организации, он показал меня вызванному им свидетелю. Я сейчас же узнал в нем швейцара гостиницы «Пале-Рояль» на Пушкинской улице, в которой я жил.

– Узнаете ли вы этого человека? – спросил швейцара генерал.

Швейцар пристально вглядывался в меня.

– Нет, никак не могу признать. Это другой – тот был бритый и как будто на армянина походил…

Очная ставка у генерала сорвалась. Впрочем, может быть, швейцар не хотел меня признать.

Но, как сейчас будет видно, и тогда Азеф не все выдал Департаменту полиции.

Дело Дурново провалилось, но дело Мина и Римана должно было быть доведено до конца – решили мы. С новыми паспортами и под другим внешним видом мы вернулись с Тарасом в Петербург. План был намечен следующий. Выступить против Мина и Римана должны были Тарас и только что принятый тогда в Боевую организацию товарищ, по фамилии Самойлов. Я должен был быть посредствующим звеном между ними. Тарас был одет в форму офицера. Самойлов был в форме морского лейтенанта.

Точно в 11 часов утра, они должны были оба явиться на квартиры – Тарас под фамилией князя Друцкого-Соколинского к полковнику Риману, Самойлов под фамилией князя Вадбольского к генералу Мину. Я должен был ожидать их на всякий случай с 11-ти же часов утра в кафе на Морской. Оба около 12-ти часов