— Знаете, многие испытывают искушение бросить все, начать жить по-другому. В свое время я тоже через это прошла. Но не думаю, чтобы у меня хватило на это храбрости.

— Вот как? Расскажите.

Мой рассказ не занял много времени — в сущности, это был даже не рассказ, а просто краткое изложение событий. На лице Ролло появилось странное выражение — словно он догадывался, что я предпочла кое о чем умолчать, но был слишком хорошо воспитан, чтобы выпытывать у меня подробности.

— Вашей жизни просто можно позавидовать, — сказал он наконец. — Интеллектуальная деятельность, возможность жить в очаровательном городе, и при этом максимально удовлетворять все свои вкусы и желания.

— Но ведь она мало чем отличается от вашей, — уколола я.

— Да, вы правы.

— Взгляните вон на те холмы. — Перед нами до самого горизонта протянулась Рибблсдейлская равнина, а слева вздымалась мрачная громада Вернсайда. Выскользнувший из прорехи в облаках солнечный луч игриво пробежал по склону холма, похожему на ссутулившиеся плечи угрюмого великана, и тот разом вспыхнул, сверкая и переливаясь яркими красками, точно драгоценный самоцвет. Это вдруг живо напомнило мне полотна прерафаэлитов. — По-моему, просто преступление чувствовать себя несчастным, когда на свете существует подобная красота!

Мы ехали на юг, все быстрее и быстрее, поскольку чем дальше мы продвигались в глубь страны, тем лучше становились дороги. С Ролло я чувствовала себя легко и свободно. Мне он понравился. Незаметно для себя я рассказала ему о том, как гостила в Вестон-холле. Мне показалось, он был слегка шокирован, когда я в красках описала ему свою мать, а потом сообщила о ее отъезде вместе с Питером и Джорджио.

— Надеюсь, они потом не свалятся вам на голову всей компанией. Из того, что вы рассказали, у меня почему-то сложилось впечатление, что эта парочка замешана в какой-то подозрительной истории. Вы никогда не замечали, что есть люди, которые просто-таки жить не могут без неприятностей? Вылезут из одной истории и тут же влипают в другую.

— Боятся одиночества, наверное, вот и цепляются за первого встречного, — предположила я. — Такое впечатление, что жизнь их ничему не учит. А все потому, что они просто органически не в состоянии сделать хоть какие-то выводы из предыдущего опыта.

— Ну, тут я спорить не буду, — проговорил Ролло, сняв ногу с педали сцепления, поскольку мы наконец выбрались-таки на шоссе. — Потому что сам я совсем другой. Слишком расчетливый, наверное. Сказать по правде, я не так уж часто делаю что-то, повинуясь внезапному порыву. А точнее, даже сказать не могу, когда такое случалось в последний раз.

— А то, что вы сделали сегодня, это был расчет или все же внутреннее побуждение?

— Я еще не решил. Лучше я скажу вам об этом потом. Ладно? Впрочем, насколько я могу судить, вы тоже человек не слишком импульсивный.

— Неужели вы так думаете? Нет, правда? — Я рассмеялась. — Знаете, а вот мне всегда внушали, что самый мой большой недостаток это то, что я принимаю все слишком близко к сердцу. И из-за этого порой веду себя как полная идиотка.

С губ Ролло слетел негромкий смешок.

— Господи помилуй! Впрочем, вам лучше знать! А если честно, неужели это самый страшный ваш недостаток? Ну, тогда вы просто ангел небесный, не иначе! А вот у меня полно недостатков. Во-первых, я несдержанный, чуть что, взрываюсь и тогда могу наговорить бог знает что. Потом, я злопамятный. Могу рассориться с человеком насмерть просто потому, что мы разошлись во взглядах. Что еще? Ах да, немного заносчивый и, конечно, изрядный эгоист. Впрочем, этот перечень можно продолжать бесконечно.

Почему-то мне пришло в голову, что Ролло наверняка человек с нормальной ориентацией. Ни один гетеросексуал, во всяком случае, из тех, которых я знала, не способен столь критически оценивать самого себя. При этом с ним на редкость легко разговаривать. Похоже, он компанейский человек — почти такой же, как Питер. И ни малейшего желания пофлиртовать. Я украдкой покосилась на него. Хорошая, хотя вполне обычная, стрижка. То же самое можно было сказать и о его костюме. Ногти на руках аккуратно подстрижены. Иными словами, он выглядел элегантно, но без малейшего намека на какую-то экстравагантность. Почему-то я вдруг расстроилась. И когда поймала себя на этом, удивилась так, как уже давно не удивлялась.

— А вы легко прощаете? — спросил он, не заметив, что я его разглядываю.

— «Мотивы, чтобы управлять, но милосердие, чтобы простить. Первое — закон, второе — привилегия».

— Поп?

— Нет. Похоже на него, но на самом деле это Драйден[25]. Что же до меня… не думаю, что у меня есть что прощать.

— А вашим родителям?

— Как ни странно, но их я как раз давно уже простила. Мой отец… понимаете, он был просто несчастным человеком — неумным, к тому же страшно закомплексованным — так что ничего кроме жалости к нему я не испытываю. Да и потом, он ведь уже давно умер. А мать… та совсем как ребенок — слабая, беззащитная, — какой уж с нее спрос? Нет, это не для меня. К тому же мне совсем недавно преподали на этот счет хороший урок. Я имею в виду то, как следует прощать.

— Вот как? Это интересно. Расскажите.

— Как-нибудь в другой раз.

Я думала о Мин. Наша дружба с ней подверглась серьезному испытанию. Что с ней будет дальше? Ведь это только сталь становится крепче после закаливания. Мне вдруг очень захотелось знать, что по этому поводу думает Ролло. Может, рассказать ему? Нет, не стоит — во всей этой истории мне выпала на редкость неприглядная роль, а мне почему-то было не все равно, что он обо мне подумает. Я сама себя не узнавала. На моих губах еще не остыли поцелуи Роберта, а меня уже потянуло к другому мужчине. Возможно ли такое? Вот уж действительно: «…и башмаков еще не износила…». Но, с другой стороны, я была согласна с Мин: любовь, страсть, желание — это такие чувства, которые вовсе не обязательно испытывать исключительно к одному человеку. К тому же, мудро напомнила я себе, Ролло, по всей вероятности, совершенно нормальный мужчина.

— Я тут где-то недавно прочел, — начал Ролло, — что Джон Стюарт Милл как-то раз просматривал рукопись первого тома Французской революции Карлейля, который существовал в единственном экземпляре. Потом ненадолго вышел, оставив ее на столе. Его горничная, решив, что пожелтевшая от времени бумага вряд ли кому нужна, кинула ее в огонь. Узнав об этом, Джон Стюарт Милл едва не сошел с ума от горя и отчаяния. Карлейлю приходилось часами успокаивать его. Иной раз он боялся, как бы Милл не наложил на себя руки. Вот вам прекрасный пример христианского всепрощения. Кстати, как насчет того, чтобы пообедать вон в том пабе?

Мы уселись за столик у окна, попросили принести бутылку вина и незаметно для себя прикончили ее, заедая вино хлебом с сыром и помидорами. Разговор по-прежнему вертелся вокруг Карлейля, по поводу которого у Ролло, как он признался, давно уже были кое-какие сомнения. Я же, в отличие от него, искренне восхищалась Карлейлем, поэтому время летело незаметно, и очень скоро я уже почти забыла и о Вестон-холле и о том, что мне пришлось там пережить. Пока Ролло расплачивался (я попыталась было возразить, но он и слушать меня не стал), я вышла к машине посмотреть, как там Фредди. Мы выпустили его немного побегать возле машины, потом покормили. Он так обрадовался, увидев меня, что, запихивая упиравшегося котенка обратно в корзинку, я почувствовала себя предательницей. Оставалось только надеяться, что, наевшись, малыш быстро уснет.