Еще через сотню шагов его долготерпение ждало новое и еще более суровое испытание; ремесленник в третий раз остановился и теперь, так как жажда все возрастала, он спросил целую бутылку.

Неусыпный страж ожидал его еще полчаса, подкарауливая у выхода.

Несомненно, эти все удлинявшиеся остановки сначала в пять минут, потом в четверть часа и, наконец, в полчаса пробудили в душе пьянчуги нечто вроде угрызений совести: он решил больше не останавливаться, но и не мог перестать пить и потому перед уходом из кабачка он взял с собой подружку — откупоренную бутылку.

Это было мудрое решение: теперь он останавливался лишь затем, чтобы приложиться пересохшими губами к бутылке, и походка его становилась все менее твердой и уверенной.

Ему удалось без помех вынести через ворота Пасси горячительные напитки, которые, таким образом, были освобождены от пошлины при вывозе за черту города.

Незнакомец вышел вслед за ним, находясь, как и он, по-прежнему а прекрасном расположении духа.

Отойдя шагов на сто от городских ворот, наш мастеровой похвалил себя, должно быть, за предусмотрительность, потому что теперь кабачки встречались все реже и реже и наконец вовсе исчезли.

Но нашему философу все было нипочем. Он, подобно античному мудрецу, нес с собой не только свое состояние, Но и свою радость.

Мы говорим «радость», принимая во внимание то обстоятельство, что в ту минуту, как вино в бутылке убавилось наполовину, наш пьянчуга затянул песню, а никто не станет отрицать, что пение, как и смех, — это один из способов выражения человеческой радости. Человек, тенью следовавший за пьянчугой, казалось, расчувствовался, заслышав его песню: он принялся едва слышно ему подпесать и с особенным любопытством следил за выражением этой радости. К несчастью, радость эта оказалась мимолетной, а пение — недолгим. Радость испарилась вместе с вином из бутылки: когда бутылка опустела, пьянчуга попытался выжать из нее еще хоть несколько капель… Итак, песня сменилась брюзжанием, а брюзжание скоро превратилось в ругательства!

Ругательства были направлены по адресу неизвестных преследователей, на которых жаловался, едва держась на ногах, наш незадачливый путник.

— Ах, подлец! — бормотал он. — Ах, проклятая! Старому другу, учителю дать отравленного вина! Тьфу! Пусть теперь только попробует послать за мной, когда понадобится вытачивать его дурацкие замки! Пусть-ка пошлет за мной своего предателя… Тоже мне, товарищ называется... бросил меня… А я ему тогда скажу: «Здорово, государь! Пускай теперь твое величество само точит свои замки». Поглядим тогда, так ли это просто, как клепать декреты… А-а! Я тебе покажу замки с тремя суколдами! Я тебе покажу защелкивающиеся язычки! Я тебе покажу трубчатые ключи с фас... с фасонными бородками! У, подлец! У, проклятая! Они меня как пить дать отравили!

С этими словами несчастная жертва, сраженная, без сомнения, ядом, в третий раз рухнула во весь рост прямо на грязные камни мостовой.

До этого наш путник поднимался сам. Дело это было не из легких, однако к чести своей он с ним справлялся. В третий же раз после безуспешных попыток он вынужден был признать, что задача эта оказалась ему не по силам. Со вздохом, похожим скорее на стон, он будто решился переночевать на груди нашей общей матери — земли.

Незнакомец, как видно, только и ждал, когда наступит эта минута отчаяния и слабости: он с удивительным упорством преследовал ремесленника от самой площади Людовика XV. Понаблюдав издали за его безуспешными попытками подняться, которые мы только что попытались описать, он с опаской приблизился, насладился видом поверженного великана и кликнул проезжавший мимо фиакр.

— Послушайте, дружище, — обратился он к вознице, — моему приятелю стало плохо. Вот вам экю в шесть ливров, погрузите несчастного в повозку и отвезите его в кабачок у Севрского моста. Я сяду рядом с вами.

В предложении одного из двух приятелей, еще державшегося на ногах, не было ничего удивительного; а его желание ехать на облучке свидетельствовало лишь о том, что он был незнатного происхождения. С трогательной искренностью, свойственной простым людям в обращении друг с другом, кучер проговорил:

— Шесть франков, говоришь? Ну и где они, твои шесть франков?

— Вот они, дружище, — отвечал тот, ничуть, казалось, не обижаясь и подавая кучеру монету.

— А как приедем, милейший, — спросил Автомедон, смягчившись при виде поистине королевской щедрости, — будет мне на чай?

— Это смотря по тому, как будем ехать. Положи-ка беднягу в карету, получше закрой двери да постарайся, чтобы твои клячи не свалились с копыт раньше, чем мы будем у Севрского моста, а уж тогда поглядим… Как ты себя будешь вести, так и мы…

— Отлично! Вот ответ — так ответ! Будьте покойны, милейший, уж я понимаю, что к чему! Садитесь на облучок и последите, чтоб мои индюшки не баловали: они в такое время чуют конюшню и торопятся домой. А я сделаю все, что полагается.

Щедрый незнакомец без единого возражения выполнил данное ему указание; возница же со всею осторожностью, на какую только он был способен, поднял пьяницу, уложил его меж двух скамеек фиакра, захлопнул дверь, сел на свое место рядом с незнакомцем, развернул фиакр и огрел кнутом лошадей, двинувшихся неспешным шагом, привычным; Для несчастных четвероногих. Скоро они проехали деревушку Пуэн-дю-Жур и спустя час, по-прежнему неторопливо, подъехали к кабачку у Севрского моста.

Десять минут понадобилось на то, чтобы перенести из фиакра в кабачок гражданина Гамена, которого читатель, без сомнения, давно уже узнал; мы снова встретимся с достославным мастером мастеров и всеобщим учителем, сидящим за тем же столом против того же оружейного мастера, которого мы видели в самой первой главе этой истории.

Как же переносили мэтра Гамена и каким образом из состояния, близкого к каталептическому, состояния, в котором мы его оставили, он пришел в состояние почти нормальное?

Хозяин кабачка у Севрского моста лежал в своей постели, и ни единый луч света не пробивался сквозь щели в ставнях, как вдруг щедрый покровитель, подобравший мэтра Гамена на улице, забарабанил в дверь. Он стучал так громко, что у хозяев дома, как бы крепко они ни спали, не должно было остаться сомнений в том, что они должны подняться с постели.

Заспанный, дрожавший со сна кабатчик с ворчанием пошел сам отпирать дверь, приготовившись должным образом встретить наглеца, нарушившего его покой, если только, как он говорил про себя, игра стоила свеч.

Вероятно, игра по крайней мере уравновесила свечи, потому что стоило только дерзко стучавшему господину шепнуть на ухо кабатчику одно словечко, как тот стянул с головы ночной колпак и, почтительно раскланиваясь, что выглядело особенно комично, принимая во внимание его костюм, пригласил мэтра Гамена и его провожатого в отдельную комнату, где мы уже видели его за бутылкой любимого бургундского.