Бруно Клой заметил: «На Бена не похоже. Я неоднократно наблюдал его копающимся в воронке или в пролеске. Прежде чем вырыть в земле ямку, он аккуратно снимал дерн. Затем снова укладывал на прежнее место, бережно распрямляя каждую травинку».

Подозрение, что Бен временно оставил труп в саду, чтобы при случае перенести останки на родительский двор, было полностью снято. Получив отчет по результатам вскрытия, я присоединилась к мнению Бруно Клоя.

Медики-криминалисты установили, что Бритту Лесслер убили только в понедельник во второй половине дня. В это время запертый Бен находился в своей комнате, а Хайнц Люкка после посещения полицейского участка вернулся домой. Кроме того, осмотр криминалистами места преступления в бунгало выявил достаточное количество улик.

Исследование состава жидкости двух бутылок — одной из холодильника, другой из зеркального бара в гостиной — со всей очевидностью указывало на то, что кроме кока-колы и благородного вишневого ликера в них находится сильное быстродействующее наркотическое средство. К тому же в посудомоечной машине криминалисты обнаружили стакан, из которого пила Бритта.

В гараже Люкки была обнаружена лопата с прилипшими комками земли. Лабораторно-криминалистическое исследование с точностью доказало, что земля принадлежит яблоневому саду. Структура почвы там сильно отличается. Хотя песчаные шахты уже давно выработаны, почва сада в основном состоит из песка.

Подвал в бунгало с облицованным плиткой полом и кафельными стенами на первый взгляд произвел вполне безобидное впечатление. Сверкающий пол, безупречно чистые стены. Тем не менее при просвечивании поверхности специальными лампами казалось, будто вязнешь в слоях пролитой крови. Между гантелями, тренажером для подтягивания мышц живота и прочими гимнастическими приспособлениями находился хирургический набор и прочие инструменты, при виде которых даже самых бывалых из нас чуть не вывернуло наизнанку.

Не только эти улики со всей убедительностью указывали на Хайнца Люкку. Хотя все тело адвоката было запачкано кровью, никаких внешних повреждений мы не установили. У него был сломан шейный отдел позвоночника и подъязычная кость. Раны Тане были нанесены ножом для нарезания жаркого, валявшимся рядом с трупом Люкки. На рукоятке ножа находились только отпечатки пальцев Люкки. Несколько смазанных отпечатков пальцев мы обнаружили на лезвии ножа. А так как ладони Бена и кончики пальцев были изрезаны, как и локоть правой руки и правое плечо, бесспорность случая для меня стала очевидной. Прокурор полностью со мной согласился.

Беньямин Шлёссер пытался спасти жизнь младшей сестры, вначале разбив плечом и локтем стеклянную дверь террасы, а затем вступив в борьбу за нож с Хайнцем Люккой, и когда ничего не помогло, схватил адвоката за горло. Хотел он убить Хайнца Люкку или его мозг не смог правильно рассчитать силу рук, что привело к смерти Люкки, никто не мог определить.

Но я, пожалуй, осмелюсь сделать оценку его поведения после исчезновения Бритты. Он наверняка знал, какая опасность подстерегает в доме его друга молодых девушек и женщин, потому что, должно быть, сделал соответствующие наблюдения. Он видел, что Люкка уезжал еще раз. И попытался направить родителей на дорогу, чтобы спасти девочку.

И Бритта Лесслер была бы спасена, если бы Бен застал дома кого-нибудь еще кроме запертой в комнате сестры. Бритта Лесслер была бы спасена, если бы в понедельник утром Якоб не запер дверь комнаты сына. Бритта Лесслер была бы спасена даже в понедельник в середине дня, когда мы взяли на допрос Бруно Клоя. Как только я начинаю размышлять над этим, мне становится дурно.

Что касалось Бритты и Тани, случай в общем и целом можно было официально считать выясненным.

Невыясненным для нас оставался только один вопрос: каким образом голова девочки попала в руки Бена? Бруно Клой предположил, что Бен случайно заметил некоторые изменения в саду.

«Готов биться об заклад, что, когда Труда его во вторник выпустила из дома, в первую очередь он побежал в сад, — считал Бруно. — Его обычный маршрут. Спорю на что угодно, ему сразу бросилось в глаза, что три чертополоха стоят не на обычном месте. Если бы вы только видели, как после своих разыскных операций он заботится о растительности в воронке».

Оставалось еще бесчисленное количество вопросов. Почему Хайнц Люкка напал на сестру Бена? Почему так много времени оставил на Бритту Лесслер? Чего он ждал от посещения полицейского участка? Неужели полагался на то, что Бен, с его ограниченными вербальными возможностями, не сможет выдать, где находится Бритта Лесслер? А может, Хайнц Люкка просто глумился над полицейскими Лоберга: «Эй, вы, болваны, вот перед вами мужчина, которого вы должны арестовать. Отвезите меня домой и закройте это дело».

Я не сомневалась, что Марлена Йенсен и Эдит Штерн также стали его жертвами. Однако доказательств для подобного утверждения не имелось. И как обычно бывает в случаях жестоких убийств, на прокурора стала наседать пресса, так как общественность жаждала видеть быстрый результат. Естественно, преступление считалось раскрытым только в случае убийства Лесслер.

Прокурор, желая закрыть дело, сказал:

— Скорее всего, что Люкка убил и тех двух женщин. Но трупы он устранил. Вероятно, на машине куда-нибудь их отвез, в обоих случаях у него для этого было достаточно времени. К сожалению, теперь мы не можем его допросить. Я не возражаю, если вы попытаете счастья у мальчика. Но сомневаюсь, что он в состоянии дать нам разумное разъяснение. Вопрос только, понял ли он хоть что-нибудь в том, что случилось с теми двумя.

— Наверняка, — ответила я. — Иначе у него не было бы причин вести себя словно дикарь.

Травма головы Бена оказалась не настолько тяжелой, как того желала Тея Крессманн. Через два дня после операции он вышел из бессознательного состояния, пристально, со страхом и замешательством стал оглядывать чужие лица, если кто-нибудь подходил к его кровати, и начинал жалобно стонать: «Друг, руки прочь, прекрасно, сволочь». Никто не знал, что он подразумевает под этими словами, никто не знал, как его успокоить и утешить. Я тоже.

У его матери я не могла спросить совета, как с ним обращаться. В одной из клиник Кельна на отделении интенсивной терапии врачи держали ее в состоянии искусственной комы. Якоб вообще был бессилен мне чем-либо помочь. Первую половину дня он проводил у кровати жены. Во второй половине дня сидел у кровати младшей дочери, жизнь которой тоже висела на волоске. Вечерами он искал утешения в трактире Рупольда, часто неожиданно заливался слезами и шептал: «Как мне теперь смотреть в глаза ему и Паулю? Никогда я не смогу это исправить, никогда».

Каждый раз Вольфганг Рупольд прикасался к его руке и призывал: «Не убивайся так, Якоб. Каждый человек когда-нибудь совершает ошибку. Ты неправильно оценил ситуацию. Такое могло произойти с кем угодно».

Я подумала, что с кем-нибудь из добрых знакомых Бена я могла бы рассчитывать на успех. Но сопровождение Якоба ничего не сулило. Посещение сына стало бы для него пыткой, мне не хотелось на это же обрекать и Бена. Не обязательно быть слабоумным, чтобы бояться человека, проломившего тебе череп.