— Я-то думал, — звук клокотал в мощной груди, — я-то все думал, Хортим Горбович… Кого же ты взял на корабль? — Воевода резко перестал смеяться и сказал мрачно и зло: — Оказалось, умалишенного.

Вигге скучающе посмотрел сквозь него, а у Хортима сжалось сердце: надо же, как все вышло. Он думал, что отшельник загадочен и мудр, а тот был совсем, совсем безумен. Надо успокоить его и оставить в Девятиозерном городе, иначе ввяжется, куда не следует, и…

— Что же, — сухо произнес Вигге. — Смотри, воевода. Внимательно смотри.

Он пересек расстояние от скамьи до стола в несколько шагов и с чудовищной силой уперся в столешницу ладонью. Будто захотел перемахнуть на другую сторону. Раздался тошнотворный хруст — не то лопнуло дерево, не то разверзлась плоть. Хортим дернулся, а Арха снова прикрыл его, будто пытался защитить.

Нечто вывернулось наружу из правой руки Вигге. Хортим смог разглядеть, что кожу отшельника пробила часть острого гребня, слепленного из крепкой белесой чешуи. На тыльной стороне ладони набухли вены, а вгрызшиеся в столешницу ногти приподнялись, и из-под них выглянули зачатки когтей.

Руку Вигге пропахало то, что, если бы расправилось и раздалось, смогло бы стать драконьей лапой. Инжука тяжело ухнул, Латы стиснул кулаки, а Фасольд ошарашенно провел пальцами перед глазами, будто проверяя, не ослеп ли.

— Я много слушал вас, — ровно проговорил Вигге. Хортим, не дыша, смотрел, как под истончившейся пленкой кожи на его запястье переливалась чешуя. — И я понял, что мой брат зависим от украденного драконьего тела. Сармат подчиняется ходу луны, но я могу вырастить себе столько драконьих кож, сколько захочу. И когда захочу, но мне нужно время.

Он отнял руку от столешницы — зачатки когтей спрятались под ногтями, гребни слипшихся чешуй частично ушли в плоть.

— Здесь горы, — продолжал Вигге. — Вели своим людям присмотреть для меня ущелье или пещеру, Хортим Горбович. И вели своей дружине задержаться в Девятиозерном городе. Когда придет срок, вы увидите меня драконом.

Хортим стискивал переносицу двумя пальцами. И смотрел совершенно растерянным, совершенно стеклянным взглядом.

* * *

Пещера была глубокой и высокой. Ее стены, вытесанные из серовато-голубой породы, едва переливалась во тьме: острые глаза Хьялмы уловили мерцание, призрачное, будто рябь на озерной глади. Шаг, шаг, еще один — каждый отдавался эхом. По пещере катился гул — глухая шаманская дробь, вдающаяся в нутро горы. Шаг-удар-шаг-удар: не то опускалась босая ступня, не то ладонь врезалась в бубен. Пещера расползалась льдистым мраком, щерилась наростами минералов. На уровне щиколоток плескалась студеная вода.

Хьялма остановился там, где грот расширялся, а земля становилась суше. Он сложил одежду у ног и, поведя шеей, выпустил из ноздрей струи белого пара, будто дракон — пламя. Тьма пещеры мягко обволакивала его, лизала спину и плечи, шевелила волосы, поседевшие до срока. Хьялма опустился на неровный, в каменных сгустках пол. Вытянулся, расслабляя мышцы, — холод просочился сквозь его кожу, свернулся в груди кольцом. Но Хьялма продолжил дышать ровно. Холод — его союзник, его венец и колыбель. То, что замораживало болезнь в человеческом теле, и то, что давало ему приют.

Над лицом колыхнулся стылый мрак. Хьялма прикрыл глаза — ток крови разносил по его жилам силу, вязкую, будто смола. Ее комья лениво пульсировали внутри. Пусть сила разбухает, пусть струится быстрее, расширяя сосуды и заполняя мышцы. И кости Хьялмы вспорют плоть и затянутся новой кожей, прочнее прежней.

Хьялма лежал на земле, прижимаясь спиной к ледяной породе. Пальцы его правой руки выбивали по камню дробь, и под ногтями расползались синие узоры. Потребуется не меньше двух недель: в это время Хьялма не будет ни есть и ни пить, не будет ни человеком и ни змеем — кем-то между. Раньше на то, чтобы вырастить драконье тело, уходили годы, но Хьялма учился. Учился тысячу лет, видел небеса и воды бескрайнего севера, летал над дальними горами, взрастившими настоящих драконов. Те гораздо крупнее и старше Хьялмы, не говоря уже о его брате. Да и что это за горы — исполинские зубья, прорезающие земную твердь. По сравнению с ними Княжий хребет — младенец подле воина-великана.

Халегикаль. Имя поднялось паром из раскрывшихся сухих губ: Ха-ле-ги-каль, которую айхи называли не иначе, как госпожа Кыд-Аян. Божество высокогорников, страж между миром живых и миром мертвых. Но Хьялма помнил ее смертной женщиной, которая первой обрела тело крылатого змея. Она окунулась в вечность, когда Хьялма еще не родился, а спустя годы стала его наставницей. Ах, Халегикаль, загадочная и древняя. Она сама вышла из племени айхов, а потом стала мифом, который старейшины передают юнцам. Она выглядела на сорок зим, носила шаровары и подбитый мехом полушубок. Волосы, длинные и черные, до самого пояса, делила на две части и перебрасывала на грудь, а у кончиков стягивала костяным зажимом — Хьялма помнил ее до мелочей. Помнил раскосые глаза, светло-серые, удивительные для айхов, и резкое, шаманское лицо. Коричнево-смуглую кожу и излом усмешки: Халегикаль — одна из немногих, которая могла говорить с ним, мудрым, видавшим жизнь халлегатским князем, словно с ребенком. В драконьем теле Халегикаль была меньше, чем истинные драконы, но массивнее, чем Хьялма. Она научила его зачерпывать пастью облака и не зависеть от луны и солнца. Хьялма мог летать годы до тех пор, пока человеческое нутро не напоминало о себе и не начинало тянуть вниз, — тогда он задыхался в небе и опускался в ущелья, чтобы сбросить змеиную кожу. Сама Халегикаль могла летать веками. Она научила его вылеплять новые кости, но не сумела искоренить увечья, которые вбились в Хьялму сильнее прочих.

Сколько бы он ни выращивал себе тел, местами его крылья всегда были разорваны — однажды их распороли так, что шрамы остались даже на человеческих предплечьях. И между пластинами чешуи на драконьих морде и туловище змеились алые нити — дань старой болезни. И зубы у Хьялмы были будто закапанные кровью — острые, с редкими багряными трещинками.

Ах, Халегикаль, матерь оборотней. Хьялма любил столетия, проведенные рядом с ней: шаманство севера, древнее колдовство и путешествия к тому, что принято называть краем земли, — фьорды и водопады, грохот студеной воды и мороз, оседающий инеем на гребнистой спине. Глаза величайших змеев и заледеневшие города павших империй. Но пришел срок, и Халегикаль убили. Подло, в человеческом теле, — Хьялма не раз возвращался к ее гробнице. Та сейчас затеряна во вздувшихся за века ущельях.

И лежит Халегикаль — в каменной обрядовой домовине, почти не истлевшая в морозе. Рядом с ней, на вырубленном алтаре, — останки рабов и лошадей в богатейших сбруях. Над ней — курган и толщи снега, на ее груди — костяные бусы, у ее ног — заколки и кинжалы. Халегикаль хоронили с почетом, и айхи, передавая ее историю из уст в уста, до сих пор верили, что ее душа стоит на страже врат подземного царства.

Правда ли это, Хьялме неведомо.

С тех пор утекло много времени. Хьялма не раз терял тех, кто был ему дорог, жил князем и отшельником, вел людей в битвы, которые позже становились легендой.