Со следующего утра жизнь пленника изменилась, к нему пришёл обычный чиновник в гражданском костюме, с переводчиком. Чиновник представился следователем святейшей инквизиции, от чего Быстров непроизвольно икнул, поняв, что попал из огня да в полымя. С этого дня его исповедь систематизировалась, пополнялась интересовавшими следователя нюансами, после чего заносилась на бумагу сразу двумя секретарями. Следователя интересовало абсолютно всё, что ветеринар мог вспомнить о своём времени. Начиная от политической карты мира заканчивая слухами о судьбе инквизиции и святого престола. Ибо по остальным интересовавшим следователя вопросам, вроде оружия, самодвижущихся повозок и тому подобного, далёкий от техники ветеринар, не служивший в армии, ничего полезного сказать не мог.

Зато в описании политических и общественных изменений Европы двадцать первого века, в том числе Испании, Франции и Италии, Быстров смог себя реабилитировать. По крайней мере, в своих глазах, где он давно чувствовал себя полнейшим дерьмом, в редкие моменты протрезвления. Так вот, на очередную просьбу следователя пленник откликнулся с максимально возможным вниманием и тщательностью. Он увлечённо рассказывал о гей-парадах, однополых браках, освящённых католической церковью. О парадном шествии мусульманства по европейским городам, поддерживаемым рантье, которым не хочется самим работать. О многочисленных безработных неграх и арабах, поколениями живущих на пособие по безработице. О наркотиках, легализованных в Голландии, о трансвеститах, операциях по изменению пола. О многом таком, что следователю инквизиции не могло присниться в самом кошмарном сне. Красноречия пленника хватило почти на месяц, после чего алкоголика оставили в покое, не убавляя ежедневную порцию кислого красного вина.

Что ещё надо уставшему пьянице, кроме спокойной жизни, вина и неплохой кормёжки, мягкой лежанки и полного покоя? Неделю пленник отдыхал от расспросов, гадая о своей судьбе в редкие минуты возвращения здравого смысла. На всякий случай мужчина приготовил ещё порцию полубредовой информации об инопланетянах, о космических полётах, совсем забытых в прошлые допросы следователя. Когда Влада снова вывели из камеры, он чувствовал себя совсем иначе, нежели на первых допросах, намереваясь растянуть остатки своих воспоминаний на два-три месяца, как минимум. Пьяница обнаглел настолько в своих алкогольных размышлениях, что хотел потребовать увеличения винной порции и замены вина на более приятное.

Но, с каждым шагом к допросной камере самоуверенность Быстрова понемногу таяла, особенно, когда конвоиры начали спускаться в подземелье. До этого все допросы проходили на первом этаже, под дневным освещением. С каждой ступенькой, ведущей вниз, страх всё сильнее охватывал ветеринара, возвращая кошмары московской пыточной. Пленник запаниковал, впервые за два месяца попытался вырваться, совершенно инстинктивно, не понимая, что делает. Но опытные конвоиры затолкнули Влада в допросную камеру и закрыли двери. Мгновения хватило ветеринару, чтобы понять – сбылись его самые страшные кошмары! Помещение было наполнено знакомыми по рисункам пыточными инструментами и приспособлениями. Оцепеневшего мужчину ловко усадили в пыточное кресло и обули правую ногу в знаменитый «испанский сапог».

Всё тот же обходительно вежливый следователь тихим голосом приступил к допросу, повторяя вопросы первых дней. Более того, он не поленился объяснить узнику, что всё записанное за предыдущий месяц тот должен правдиво и точно повторить под пытками, иначе будет хуже. Что может быть хуже пыток, Влад побоялся представить. Он честно попытался вспомнить то, что рассказывал следователю месяц назад, но мозг пьяницы давно выкинул все неприятные воспоминания из памяти. Остались лишь ощущения мягкой тёплой лежанки, вкус терпкого красного вина и чёрствого чёрного хлеба. Где-то, из глубин сознания дипломированного ветеринара пришло понимание того, что сердце у него здоровое и умереть под пытками Быстров не сможет. Значит, пытать его будут очень долго, до полного разрушения тела. Ужас охватил всё существо пленника, и допросную камеру огласил дикий вопль, исторгаемый из самого нутра человеческого.

– Открывай ворота, губернатор прибыл! – Снова, как год назад, стучит денщик в ворота замка епископа Ютерборгского. Снова капитан Строгов во главе взвода пехоты и пары орудий ждёт под стенами епископского замка. Почти, как год назад, да не совсем. К осени 1593 года ситуация на завоёванных Новороссией землях бывшей Священной римской империи разительно изменилась. Под ненавязчивым, но жёстким давлением и контролем русов менялось не только благосостояние и настроение простонародья, купцов и ремесленников, вынуждена была измениться сама дворянская и епископская, казалось бы вековая, освящённая католической церковью, власть на европейских землях.

Год назад, когда губернаторы по всей территории континентальной Новороссии принимали оммаж, в каждом городке и замке, в каждом монастыре и крупном селении они оставляли три тонкие книжицы, на русском, естественно, языке. С ненавязчивой рекомендацией прочитать и соблюдать. Всего три книжицы: Уложение Новороссии (конституция), Уголовный кодекс и Налоговый кодекс. Тогда же, ещё год назад, в губерниях были назначены новые составы судов для рассмотрения исключительно особо тяжких преступлений, по убийствам, поджогам, разбоям и посягательству на власть. В состав судов в обязательном порядке вошли представители известных дворянских родов, как правило, обедневших. Со всеми новыми губернскими судьями губернаторы и офицеры-контрразведчики перед назначением поработали, поговорили по душам, объяснив требование новых законов. Многие отказывались от таких назначений, но составы судов удалось укомплектовать.

Так вот, кроме бургомистров и сельских старост никто эти книжечки не стал читать. Дворяне сочли ниже своего достоинства опускаться до чтения, да ещё на варварском языке, в то время, когда многие и на родном-то читать не умели. Церковники, привыкшие к своим льготам, полистали книжонки, но не поняли, что законы могут применить и к церковным деятелям. Все продолжали жить как прежде, не менять же привычки и традиции, освящённые временем, только из-за того, что какие-то варвары умудрились победить эрцгерцогскую армию. Через пять-шесть лет Рудольф Второй накопит силы и вернёт утраченные земли, всё опять придёт на круги своя.

Первый звоночек прозвенел, когда граф Липпе, замёрзнув в январскую стужу на охоте, решил вспомнить свои привилегии, дарованные ещё Карлом Первым. Он приказал командиру дружины вспороть живот графского лесничего, в чьих тёплых потрохах согрел руки, наслаждаясь новизной ощущений и гордостью за свои древние права. Не прошло и недели, как губернский суд вынес приговор о казни графа Липпе и его бывшего командира дружины за убийство подданного Новороссии. Ещё через неделю обе головы полетели с плахи в снег под топором палача, а семья преступника лишилась земель и замка, перешедших под власть государства. Личные драгоценности и вещи, впрочем, наследники графа сохранили, что не спасло их от депортации на поселение в устье реки Конго.

Потом были бароны Пфальца и Герроля, решившие забить насмерть своих должников, за ними последовали герцог Кассельский, сжёгший деревеньку, чьи жители осмелились отказать в уплате дополнительных налогов. За ними на плахе оказались сразу два графа и три барона, запоровших насмерть своих крестьян, перешедших в православие и отказавшихся платить налоги на этом основании. Робкие попытки баронских дружин поддержать своих хозяев пресекались русами самым жестоким образом, губернаторские войска с мрачной невозмутимостью уничтожали всех, осмелившихся поднимать руку на власть. В мае 1593 года затаившиеся в угрюмом молчании дворяне континентальной Новороссии нашли неожиданный повод для веселья.