Американские банки стали выводить свои капиталы из Германии в самый неудачный момент из возможных, именно тогда, когда уже слабеющая немецкая экономика нуждалась в резком стимуле, чтобы ее возродить. Теряя фонды, немецкие банки и компании пытались исправлять свой баланс, набирая еще больше краткосрочных кредитов. Чем чаще это происходило, тем менее стабильной становилась экономика и тем больше иностранных и внутренних держателей активов начинали переводить капиталы за границу[574]. Не имея возможности финансировать производство, фирмы стали проводить глобальные сокращения. Промышленное производство, и до этого уже находившееся в застое, теперь начало сокращаться умопомрачительными темпами. К 1932 г. оно упало на 40 % по отношению к уровню 1929 г., среди всех европейских стран только Австрия и Польша пережили подобный кризис. В других государствах спад составил не более четверти, а в Британии всего 11 %. Из-за изъятия фондов и краха компаний банки стали испытывать трудности. После банкротства ряда мелких банков в 1929–30 гг. разорились два крупнейших австрийских банка, а затем в июле 1931 г. под давление стали попадать большие немецкие банки[575]. Коммерческие провалы множились. Попытка создать более крупный внутренний рынок, сформировав таможенный союз между Германией и Австрией, была пресечена международным вмешательством, поскольку имела под собой очевидные для всех политические цели — стремление к образованию политического союза между двумя странами, который запрещался Версальским мирным договором. Отброшенная обратно к своим собственным ресурсам немецкая экономика погрузилась в глубокую депрессию. Уровень безработицы теперь повышался практически по экспоненте. Когда миллионы людей в больших городах не имели заработка, значительно меньше денег стало тратиться на еду, вследствие чего и так жесткий сельскохозяйственный кризис усилился еще больше, а фермеры не могли избежать лишения права выкупа закладных и банкротства, поскольку банки требовали возврата кредитов, от которых зависело так много крестьян. Сельскохозяйственные рабочие теряли работу на фермах, а имения банкротились, так что в деревнях от безработицы страдали точно так же, как и в городах[576].

К 1932 г. примерно один рабочий из трех в Германии был зарегистрирован в службе занятости как безработный, а в таких промышленных областях, как Силезия и Рур, этот уровень был еще выше. Это категорически превосходило все предыдущие уровни безработицы, даже в самые худшие периоды спадов. Между 1928 и 1932 г. уровень безработицы в крупнейшем промышленном центре Германии, Берлине, вырос со 133 000 до 600 000 человек, в Гамбурге — с 32 000 до 135 000, а в промышленном центре Дортмунде в Рейнско-Рурском регионе — с 12 000 до 65 000. Очевидно, что самый страшный удар пришелся на промышленность, но свои места также потеряли и офисные работники, а всего к 1932 г. работы лишилось больше полумиллиона человек[577]. Такое увеличение безработицы было устрашающе быстрым. К зиме 1930–31 гг. было уже больше пяти миллионов безработных, немногим более, чем год спустя после начала депрессии. Через год это число увеличилось до шести миллионов человек. В начале 1932 г. сообщалось, что безработные и их домочадцы составляли около пятой части всего населения Германии, это в общей сложности примерно тринадцать миллионов человек[578]. Реальная цифра могла быть даже больше, поскольку женщинам, которые потеряли свою работу, часто не удавалось зарегистрироваться в качестве безработных[579].

Эти ужасные цифры — только часть истории. Сначала многие миллионы других рабочих оставались на своих местах, получая меньшую зарплату, потому что работодатели сокращали рабочие часы и вводили сокращенный рабочий день в попытке приспособиться к снижению спроса. Потом многим квалифицированным рабочим или подмастерьям приходилось соглашаться на черновую и неквалифицированную работу из-за отсутствия работы по специальности. И таким еще везло. Источником настоящего отчаяния и страдания стал кризис, который начался во время уже достаточно серьезной безработицы в октябре 1929 г. и продолжался следующие три года без видимых признаков смягчения. Система соцподдержки, введенная несколько лет назад, была ориентирована на гораздо более низкие уровни безработицы, максимум 800 000 человек (сравните с шестью миллионами безработных в 1932 г.), и обеспечивала помощь только в течение нескольких месяцев, а не трех лет и более. Ситуация только ухудшалась из-за того, что катастрофическое падение доходов населения привело к глобальному сокращению налоговых сборов. Многие муниципалитеты также столкнулись с проблемами, поскольку сами финансировали социальную сферу и другие программы, самостоятельно оформляя американские кредиты, которые теперь также надо было отдавать. В рамках системы помощи безработным бремя поддержки людей, оставшихся без работы, по истечении срока их страховки перекладывалось сначала на центральное правительство в виде «кризисных льгот», а затем через некоторое время ложилось на плечи местных властей в виде «обеспечения социальной поддержки безработных». Центральное правительство не желало принимать непопулярные меры, которые требовались, чтобы заполнить пробел. Работодатели чувствовали, что не могут увеличивать взносы, испытывая сложности в делах. А профсоюзы и рабочие не желали сокращения льгот. Проблема казалась неразрешимой. А страдали от этого безработные, которые видели, как постоянно сокращаются или ликвидируются их пособия[580].

II

Чем крепче становилась хватка депрессии, тем чаще на улицах, площадях и в парках немецких городов встречались группы мужчин и банды мальчишек, слоняющиеся без дела и внушающие чувство опасности (так казалось людям из буржуазного общества, не привыкшим к такого рода зрелищам), а в воздухе витало предвкушение насилия и преступности. Еще более пугающими были попытки коммунистов, часто успешные, мобилизовать безработных для использования в своих политических целях. Коммунизм был типичной идеологией безработных. Агитаторы коммунистов вербовали молодых полупреступников из «диких стай», те организовывали забастовки против арендаторов в рабочих районах, где люди все равно едва могли оплачивать аренду жилья. Они провозглашали «красные кварталы», как, например, в пролетарском районе Берлина Веддинге, вселяя страх в сердца некоммунистов, которые осмеливались забредать туда, иногда избивая их или угрожая оружием, когда знали, что те как-то связаны с коричневыми рубашками. Они называли некоторые пивные и бары своими, они привлекали на свою сторону детей из рабочих школ, заставляли заниматься политикой родительские организации и вызывали тревогу у учителей среднего класса, даже у тех, кто относил себя к левым. Для коммунистов поле классовой борьбы переместилось с их рабочих мест на улицу, когда все больше людей стали терять работу. Важнейшей задачей военизированной организации коммунистов, Союза бойцов красного фронта, стала защита пролетарской цитадели, при необходимости с применением насилия[581].