– Да? – сказала жена Обри, воинственно выставив подбородок.

– Как у вашего мужа делишки?

Эти «делишки» выскочили спонтанно и удивили его самого. По идее, надо было спросить, как у него здоровье.

– Все замечательно, – сказала она.

– Он там с моей женой очень тесно сдружился.

– Я слышала.

– Ну вот. Я хотел поговорить с вами об этом, если у вас есть минутка.

– Мой муж не подбивал к вашей жене никаких клиньев, если вы клоните к этому, – сказала она. – И никоим образом к ней не приставал. Он и по здоровью неспособен, да и в любом случае не стал бы. Как я поняла из того, что мне рассказывали, там все было с точностью до наоборот.

– Да нет, – слегка опешил Грант. – Нет. Я совершенно не к тому. Я пришел вовсе не жаловаться.

– А-а, – протянула она. – Ну, тогда простите. Я думала, вы об этом.

Вот все, что она сумела из себя выжать в смысле извинений. Раскаяния в ее тоне не чувствовалось. Чувствовалось, что она разочарована и смущена.

– Ну так зайдите тогда, что ли, – сказала она. – А то от двери сквозняк дичайший. Сегодня не так тепло, как кажется.

Так что даже в дом попасть – уже была победа. Не думал он, что дело пойдет столь тяжко. Какую-то он не такую от Обри жену ожидал. Думал увидеть разволновавшуюся домоседку, обрадованную неожиданным визитом; женщину, которой его доверительный тон будет маслом по сердцу.

Она провела его мимо входа в гостиную, объяснив:

– Нам придется сесть в кухне, чтобы мне было слышно, как там Обри.

Гранту бросились в глаза двухъярусные занавеси на окне гостиной; оба яруса синие – одна занавеска полупрозрачная, другая шелковистая с блеском, а рядом обитая такой же тканью синяя софа плюс кошмарный блеклый ковер и множество сверкающих зеркал и безделушек.

У Фионы для этих занавесочек с рюшечками было какое-то особое словцо; она его произносила насмешливо, хотя почерпнула от женщин, которые им пользовались на полном серьезе. Всякая комната, где красоту наводила Фиона, становилась светлой и пустой; она бы поразилась, увидев, как много всяких финтифлюшек можно сгруппировать в таком ограниченном пространстве. А вот словцо… Грант думал, думал, да так его и не вспомнил.

Из помещения, примыкающего к кухне (терраса не терраса – что-то сплошь застекленное, хотя и прикрытое ставнями от яркого, почти уже летнего солнца), слышалось бормотание телевизора.

Обри. Объект молитвенного обожания Фионы сидел всего в нескольких футах и, судя по звукам, смотрел бейсбол. Жена к нему заглянула, спросила, как ты там, о’кей? – и притворила дверь, оставив щелку.

– Может, заодно выпьете чашечку кофе? – спросила она Гранта.

– Спасибо, – сказал он.

– Спортивный канал. В прошлом году под Рождество его настроил ему мой сын. Не знаю даже, что бы мы без этого делали.

На кухонных полках были собраны все, какие только можно, кухонные агрегаты и причиндалы – кофемашина, кухонный комбайн, станочек для точки ножей и множество других приспособлений, ни названия, ни назначение которых Гранту были неведомы. Все выглядело новым и дорогим, как будто только что вытащено из коробок или каждый день начищается.

Он решил, что неплохо было бы продемонстрировать восхищение. Восхитился кофемашиной, которую она в тот момент заправляла, и сказал, что они с Фионой всегда хотели купить как раз такую. Чистой воды неправда: Фиона души не чаяла в кофеварке европейского производства, наливающей всего по две чашки зараз.

– Это подарки, – сказала женщина. – От сына и его жены. Они живут в Камлупсе, Британская Колумбия. Все присылают и присылают, уже девать некуда. Лучше бы эти деньги они потратили на то, чтобы лишний раз приехать да увидеться.

– Наверное, заняты собственной жизнью, – философски предположил Грант.

– Ну, не так уж и заняты, если прошлой зимой ездили на Гавайи. Это было бы простительно, кабы у нас был кто-нибудь еще из родственников где-то поближе, к кому можно было бы обратиться. Но он единственный.

Тут подоспел кофе, и она разлила его в две коричневые с зеленым керамические кружки, которые сняла с культяпок ампутированных ветвей керамического дерева, стоявшего на столе.

– Вот так на людей и нападает одиночество, – сказал Грант. И продолжил, решив не упускать момент: – Когда лишаешься возможности видеться с тем, к кому привязан, подступает печаль. Вот и с Фионой это происходит. С моей женой.

– Но вы, кажется, говорили, что ездите к ней, навещаете…

– Это – да, – сказал он. – Но дело не в том.

После чего, как в омут головой, выдал ей просьбу, с которой явился. Не могла бы она рассмотреть возможность иногда привозить Обри в «Лугозеро»? Чтобы он туда наведывался – ну, скажем, раз в неделю. Пансионат ведь всего в нескольких милях, вряд ли это так сложно. Или, если у нее будет туго со временем (это не было у Гранта домашней заготовкой, он даже сам испугался того, что говорит), он сам мог бы отвозить туда Обри, никакого труда ему это не составит. Он уверен, что справится. А она тем временем могла бы отдохнуть.

Пока он говорил, она совершала медленные движения сомкнутыми губами и спрятанным за ними языком, будто пытаясь распробовать некую сомнительную приправу. Принесла ему молоко заправить кофе и тарелочку с имбирным печеньем.

– Домашние! – сказала она, выставляя тарелочку на стол. Но таким тоном, в котором радушия не было и следа – скорее, вызов. И, замолчав, принялась усаживаться, подливать в свой кофе молоко и размешивать ложечкой.

Потом сказала, нет.

– Нет. Я не могу вам этого позволить. А причина… причина в том, что я не хочу его расстраивать.

– А почему это должно его расстроить? – с искренним удивлением проговорил Грант.

– Да, расстроит. Конечно. Так поступать не годится. Сперва взяла домой, а потом – здрасте! – повезла обратно. То домой, то обратно… Это будет сбивать его с толку.

– Но разве нельзя объяснить ему, что он туда будет ездить всего лишь с визитами. Неужто он не поймет смысла всего этого?

– Он прекрасно все понимает. – Она это сказала так, будто он пытается оскорбить Обри. – И все же это было бы отступлением от режима. Кроме того, мне пришлось бы подготавливать его, сажать в машину, а он большой, тяжелый мужчина, с ним не так просто управляться, как вы, может быть, думаете. Я должна его усаживать на сиденье, складывать его кресло, упихивать в багажник, и ради чего? Если и идти на этакие труды, то лучше уж свозить его в какое-нибудь место повеселее.

– А если я все это буду делать сам? – не отступал Грант, стараясь, чтобы его тон оставался ненавязчивым и спокойным. – Так-то конечно: зачем вам эти сложности.

– Сами вы не сумеете, – тоном поучения произнесла она. – Вы его не знаете. Вы не сможете с ним справиться. Он просто не потерпит, чтобы вы с ним возились. Столько мороки, а ему-то зачем?