И голос Бенни казался мне знакомым и в то же время нет. Он входил не в уши, а проникал сквозь кожу, отчего слова воспринимались легкими щипками.

– В другой раз муха шлепается в кружку ирландца. Тот ее даже не замечает и преспокойно выпивает пиво вместе с мухой.

Глаза Бенни не отпускали: они жгли насквозь, как два уголька. Пришлось подойти к его стойке и смиренно дослушать историю.

– Третьим, к кому залетела муха, был шотландец. Он молча вытащил ее из кружки и потребовал: «А ну, тварь, выплевывай мое пиво, которое ты успела вылакать!»

Джаспер Мейгун загоготал с такой силой, что поперхнулся выпитым джином. Следом от смеха затрясся барочник, который перекинул его дальше – в центр зала. Там смех подхватил преподобный Эшер Липпард и пустил по кругу. Вскоре жестяной потолок и каменный пол звенели от хохота, а он все не умолкал, он продолжался, пока не стал сплетаться в толстую звуковую нить. И только одна ниточка была какой-то бесцветной и жалкой, словно крик голодной индюшки. Я дружно смеялся вместе со всеми, пока не сообразил, что ниточка эта тянется от меня.

Мы с По условились, что наша встреча будет «случайной», поэтому, когда он за двадцать минут до полуночи появился в «Красном домике», я добросовестно изобразил удивление:

– Никак это вы, мистер По?

– Кого я вижу? Вот уж не ожидал вас здесь встретить, мистер Лэндор!

Даже не знаю, зачем мы ломали эту комедию. Пэтси и так знала, что По работает на меня, а остальным посетителям «Красного домика» было все равно. Для них юный поэт ничем не отличался от прочих кадетов, регулярно наведывавшихся сюда вечерами. По вовсе не улыбалось столкнуться здесь с однокашниками, но судьба берегла его. Других кадетов в зале не было, а потому мы не стали прятаться в темном углу, а расположились ближе к очагу, наслаждаясь свежеприготовленным флипом. Мы вновь чувствовали себя парой старых холостяков, уставших от своих комнат и решивших поразвлечься на стороне.

В тот вечер По говорил о мистере Аллане. Скорее всего, тему разговора определило недавнее письмо мистера Аллана. Тот сообщал о возможном приезде, но при условии, что сумеет найти судно, идущее в эти края, и что хозяин не сдерет с него три шкуры за провоз.

– Каков скупердяй! – в сердцах воскликнул По. – И так было всегда, с самого моего детства. Он стремился сэкономить везде, где только можно. А если уж платил, то не уставал напоминать, сколько я ему стою.

По рассказал мне, что житье у мистера Аллана мало отличалось от условий какого-нибудь сиротского приюта. Опекун не желал тратиться ни на одежду, достойную юного джентльмена, ни на достойное обучение. Мистер Аллан находил миллион уверток и отговорок, отказывая По в удовлетворении даже самых скромных запросов. Когда юноше понадобились деньги на издание первой книжки стихов, мистер Аллан ледяным тоном заявил: «Поэтические гении могут не рассчитывать на мою помощь». Пятьдесят долларов за легальное увольнение из армии По был вынужден занять у сержанта Балли Грейвза; мистер Аллан и здесь ловчил и отнекивался. Эти деньги сержант Грейвз (назойливый, как всякий кредитор) до сих пор требовал с По, грозя пожаловаться академическому начальству. Ну разве это честно, разве справедливо, чтобы По с его тонкой душевной организацией страдал, ощущая себя униженным из-за каких-то пятидесяти долларов?

Жертва скупости мистера Аллана отхлебнула новый глоток флипа и продолжала свой горестный рассказ:

– Говорю вам, Лэндор, этот человек всегда противоречил самому себе. На словах он учил меня стремиться к славе и известности, а своими действиями уничтожал любые мои замыслы. Я без конца слышал от него: «Крепко стой на своих ногах» и «Будь неуклонно верен долгу», но это были общие фразы. Его истинная суть обнажалась в вопросе, который он мне часто задавал: «А почему ты должен иметь то, чего в твоем возрасте не было у меня?» Заботами мистера Аллана я не столько учился в Вирджинском университете, сколько влачил голодное существование. Чтобы не умереть с голода, я был вынужден через восемь месяцев оставить учебу и пойти в армию.

– Восемь месяцев? – переспросил я, стремясь сдержать улыбку. – Раньше вы говорили, что проучились там три года.

– Я такого не говорил.

– Говорили, друг мой.

– Сами посудите: ну как я мог провести в университете три года, если мистер Аллан зажал меня в такие тиски, какие не снились инквизиции? Он старался вернуть каждый цент, потраченный на меня. Если бы, допустим, мистер Аллан заплатил за этот бокал флипа, то через полчаса стал бы требовать с меня мочу.

Я вспомнил недавнюю историю, рассказанную Бенни, и хотел пересказать ее По. Однако мой друг встал и с мальчишеской усмешкой объявил, что должен ненадолго отлучиться.

– Внесу свою лепту в воды Гудзона, – сказал По.

Он хихикнул и направился к двери, едва не налетев на Пэтси, перед которой пустился в долгие извинения и даже собрался снять шляпу, но потом вспомнил, что оставил оную на столе. Не взглянув на него, Пэтси прошла к нашему столу и начала деловито смахивать крошки и вытирать многочисленные лужицы. Ее движения были плавными и размеренными. Совсем как тогда, у меня на кухне. Я и забыл, какими обворожительными могут быть самые простые действия, если их выполняет Пэтси.

– Ты что-то молчаливая сегодня, – сказал я.

– Так лучше слышно.

– К чему тебе слышать, если можно (здесь моя рука скользнула под стол)… чувствовать?

Она перехватила мою руку своей. Рука тоже была частью Пэтси; не той частью, к которой я стремился, но и этого мне хватило, чтобы я весь запылал. Мне сразу же вспомнилась наша последняя ночь… ее белое зрелое тело… запах, напоминающий аромат кедровой смолы. Такой запах не спутаешь ни с каким другим. Я бы его узнал и через миллион лет (если бы у меня сохранился нос). Иногда мне кажется, что душа и есть запах. Кучка атомов, хранящая человеческую неповторимость. (Интересно, как По отнесся бы к моему определению души?)

– До чего же хорошо, – прошептал я.

– Прости, Гэс, мне нужно на кухню. Видишь, сколько у нас сегодня народу? Только успевай поворачиваться.

– Ты бы хоть посмотрела на меня.

Она подняла свои прекрасные шоколадно-коричневые глаза и тут же вновь их опустила.

– Пэтси, что случилось?

Она вскинула плечи, и они горками с двух сторон окружили ее шею.

– Не надо было тебе браться за эту работу, Гэс.

– Почему? – удивился я. – Обыкновенная работа. Каждому приходится что-то делать.

– Нет. – Пэтси наполовину отвернулась. – Ты меня не понимаешь. Эта работа сделала тебя другим. По глазам вижу. Ты вроде и здесь, но тебя здесь больше нет.

Нас обоих окутало молчание. А потом… должно быть, тебе, читатель, знакомо это состояние, когда не хочется признавать правоту чужих слов? Самое простое – перекинуть упрек тому, от кого ты его услышал.