Yellow-blue bus, я люблю вас. Я обожаю вас.

В.

Лондон, Бречин-плейс, 5 —

Париж, рю ле Мору а, 31, отель «Роял Версаль»

14 —IV —39

Утро, потом в 3 часа

Душенька моя любимая (и немножко глупенькая), я подготовил тебе – очень небольшой – сюрприз, а именно: когда в прошлый раз я был у баронессы, я с ней условился, что она напишет своему приятелю Jules Romain, чтобы меня приняли в парижский Pen-Club. Вчера, когда я у нее был, она мне показала его ответное, очень любезное, письмо – и тут же мы с ней вместе написали нечто вроде прошения туда, с curriculum, т. е. официальное заявление о желании вступить; так что вот. Я к ней явился вчера к половине шестого, ее еще не было, пришла только через час, так что я безнадежно опоздал к Гринбергам и, все время чувствуя ее львиное влияние, отзвонил (буду в другой день). Оказывается, Norman Douglas – злостный педераст, всегда живущий во Флоренции. 20-го lunch с Hugh Walpole. Ответ насчет «Себастьян» будет на днях. Оттуда побрел к Чаровой, мужа которой зовут Шпунт, худой господин в роговых очках, что-то все напевающий. Она громадная и хлебосольная. Были еще Саблины и Воронцова-Дашкова. Сегодня у меня опять встреча с Elisabeth Hill (на ступенях Британского музея), она уезжает завтра обратно в Cambridge и хотела непременно еще раз меня повидать. Чует кошка, чье мясо съела. Вечером я у Шкловской.

Теперь так: мне удалось так устроить, что английский вечер (21-го) будет у Harris, где есть много места и все такое. Составляю список – и думаю, что платежеспособных наберем. Приелю написал длинное письмо. Miss Mc. Duggals мне почему-то не ответила. С Родзянко (сегодня звонившим ко мне) идем на какой-то вернисаж в понедельник. Я менее уверен в его способностях устроить что-нибудь, чем ты. Губский мне обещал достать перевод (т. е. чью-нибудь книжку с русского на английский) – это довольно хорошо оплачивается и легко. То же мне предлагала Hill.

К Цетлинам переезжаю 17-го утром. Н. И. мне совершенно просто сказала: «Посидели у нас две недели – и будет». Я ей давно предлагал, что перееду, но она не отпускала. I don’t want to hear any more, darling, of those dark hints of yours. Насчет Пэрca я тебе уже все объяснил. Его все еще нет. Wells болен и не в Лондоне. Собравши подписи (четырех будет совсем достаточно, – Саблин уже расписался, Тыркова тоже), письмо уйдет (вероятно, послезавтра) к Baring’y. Оно отпечатано в шести экземплярах, без обращения, так что еще два таких же пойдут к Wells и Hugh Walpole (это не наверно, т. е., может быть, к другим адресатам). У баронессы я опять в понедельник. Во вторник я у Long’a, – в его отчете я с помощью добрых людей более или менее разобрался, но все-таки многое непонятно, – узнаю у него. Не хочу писать, сколько денег привезу, потому что боюсь сглазить. 20 я тебе послал, 10 отосланы маме, – а там будет видно. Не пиши мне про «don’t relax» и про «avenir» – это только меня нервит. Впрочем, я обожаю тебя. Целую тебя много, безумно тебя хочу видеть, в глаза тебя поцеловать, скучаю по тебе и по нему больше, чем когда-либо.

В.

Только что звонили от Pares с назначением свидания, а Miss Hill мне дала несколько великолепных советов.

Лондон – Париж, рю ле Мору а, 31,

отель «Роял Версаль»

15 —IV —39

11 ч.

Душенька моя любимая и драгоценная, я вчера просидел два с половиной часа с Елизаветой Хилль в чайной, и она с необычайной энергией и участием взялась учить меня, как добиться Leeds’a. В понедельник я сговорился увидеться с очень влиятельной дамой, Mrs Curran. Кроме того, я вчера же написал длинное письмо к Гауди в Кэмбридж, к которому, быть может, даже съезжу (в четверг, например, дешевый проезд, всего 5 шиллингов, туда и обратно, но, кроме того, попробую, чтобы меня повез Гринберг). Она не без вульгарности, но замечательно сведущая и умная. За чай сама заплатила и повезла меня домой в такси. Pares меня «примет» в среду, – раньше не может! Хилль, между прочим, несколько иначе рассматривает положение, а именно: если Birkett получит Eeeds, то Шеффильд и Eeeds сольются (?) (как Бармигам и Оксф. у Коновалова), а если Струве возьмет, то сольется (?) его место и «сербско-польско-албанское», которым сейчас заведует Morrisson. Все же она считает, что ввиду моего литер, положения и testimonials я «имею хорошие шансы». Я готов – и ты будь готова – потерпеть неудачу, но она будет очень горькая. Помни – что все делаю, что могу.

Вечером был у очень трогательной старушки Шкловской, и окончательно решили насчет вечера, причем Глебу я выдал 2 шиллинга на отправку приглашений. Вечер у Harris’ов, и будет человек 40. Люблю тебя, мое счастье.

Завтракаю с Лурье, в четыре здесь чай с царем Влад. Кир., обедаю у Eutyens’ов.

Сейчас чувствую, что в доме тревога из-за того, что я уже у себя в комнате, а надо ее убирать. Мне уже дважды было сделано Надеждой замечание, что слишком быстро и шумно сбегаю по лестнице. Вообще, можно многое порассказать. С понедельника мой адрес:

47, Grove End Gardens N. W 8

Считаю дни, моя любовь, бешено хочу вас видеть.

Люблю, люблю, люблю!

В.

Кс. Поляков передал мне для нашей кошки огромный автомобиль – не знаю, как довезу!

КОШКА МОЯ, ЖИЗНЬ МОЯ, ЦЕЛУЮ ТЕБЯ!

ПАПОЧКА

Лондон, Бречин-плейс, 5 —

Париж, рю ле Мору а, 31, отель «Роял Версаль»

16 —IV —39

Воскресение

10.30

Любовь моя, жизнь моя, сегодня, к счастью, пустой день – кстати, дико ветреный, окна гремят, суетятся прыщавые молодые деревья. Вчера чета Лурье (я тебе, кажется, уже писал, что она из Высоцких, т. е. сестра той острой дамы – они все в семье острые, – у которой такой толстоватый мальчик – ты видела их у Ильюши – the aunt thinks he speaks beautiful Russian) повели меня в театр, – бездарнейшая, пошлейшая пьеса – о том, как светлая личность (стареющая женщина) пыталась устроить школу in a Welsh mining village, как нашелся гений среди угольных ребят и т. д., – но старая Sybil Thorndike играла изумительно. Да, вот что: в воскресение, т. е. 23-го, Лурье едут в Париж на автомобиле и предлагают меня захватить с собой. Я, собственно, собирался вернуться 22-го, но меня прельщает эта экономия. Выйдем отсюда в пять или шесть утра и к семи вечера будем в

Париже. Будет несколько утомительно, и три четверти моего birthday я проведу без тебя – но я думаю, что это стоит сделать.

Я опоздал к чаю с царем, т. е. вернулся домой в шесть с половиной, переоделся и поехал к Lutyens’ам. Первым делом она мне показала довольно толстую кожаную книжку (которую я бы никогда не признал за альбом мой 1917 года) с доброй сотней стихотворений (совершенно мною забытых!), объединенных под заглавием «Прозрачность», – по-видимому, я собирался все это издать. Там и о ней, и о революции, и о Выре, – кое-что не так уж плохо, а главное, очень забавно – всюду сквозящее предчувствие каких-то невероятных потрясений, скитаний, достижений. Она предлагает дать переписать на машинке. Вся семья была в сборе – совсем не изменившаяся мать, милейшие Геллеры, Lutyens, с которым я вспоминал наши кэмбриджские попойки и общих друзей, – но он всех растерял, как и я. Все это очень богато и благополучно, Эва объясняет, что, «понимаете, мой дом (мод) здесь то же, что Шанэль в Париже», а он преуспевающий архитектор. Я очень подробно поговорил с ними о моем положении и мечте устроиться здесь (но не упоминая об университете, а то в конце концов наберется роковой комплект нянек). На днях буду у Геллеров. Ева говорила «родненький» и «смешно!». Мальчик у нее десятилетний, очень симпатичный и миловидный, но тихий, робкий. Она сказала: «Видите, вы все-таки женились на еврейке и на дочери timber-merchant, а я все-таки вышла за христианина и за человека моложе меня на шесть лет». Enfin… Yes, she wants to send you some frocks… I don’t know. В общем, было довольно забавно.