Не раз бывало, что Гедеонов пытался наделать мне неприятностей, пользуясь своим военно-дисциплинарным преимуществом. Но его сдерживал генерал Жилинский, сам недолюбливавший Гедеонова и, вместе с тем, всегда шедший навстречу моим научным устремлениям. Да и я был уже постоянно начеку и избегал обращаться с чем бы то ни было к Гедеонову.

Катастрофа, тем не менее, произошла.

Дело о ключах

После трехлетнего пребывания в Ташкенте мы с семьей уехали на полгода в Россию.

Уже говорилось, что Гедеонов особенно любил показывать своим гостям небо в переданный мне для работ большой телескоп. Мои работы заставили его, было, отказаться от такого использования инструмента; но, во время моего полугодового отсутствия, он широко возобновил это свое развлечение.

По моем возвращении ему, очевидно, показалось обидным для самолюбия передать мне всецело телескоп, и он продолжал им пользоваться для своих гостей.

Придя как-то с этой целью в башню, он нашел случайно закрытым ящик с окулярами. Вспыльчивый человек, он немедленно написал мне резкую официальную бумагу, в которой потребовал, чтобы я все ключи вывешивал в обсерватории на определенном месте для того, чтобы все и во всякое время было ему доступно.

Требование я исполнил, но подал рапорт с указанием на затруднительность для меня в таких условиях вести научную работу.

Произошел еще обмен официальными бумагами. Борьба с точки зрения военной дисциплины была неравна; но я отвечал обдуманно и посоветовавшись предварительно с одним опытным другом; Гедеонов же, рассчитывая на свое преимущество, писал сгоряча и весьма резко. Кончилось тем, что на мое объяснение, по поводу выставленных им неосновательных против меня обвинений, Гедеонов объявил мне письменно «строгий выговор за неуместную полемику с начальством».

Ввиду несправедливости выговора я перенес дело в высшую инстанцию, то есть обратился с жалобой к генералу Жилинскому. Пред Жилинским открывались две возможности: успокоить конфликт, создав приемлемый для обеих сторон компромисс, или свести свои счеты с зарвавшимся на этот раз Гедеоновым. Жилинский выбрал второе и, заручившись принципиальным согласием с ним начальника штаба округа, закатил такой разнос Гедеонову, что тот, потерявши вследствие уязвленного самолюбия голову, сам подал жалобу на Жилинского.

Так называемое «дело о ключах» разгорелось. Теперь уже шла борьба между Жилинским и Гедеоновым, но орудием борьбы пришлось быть мне.

И начальник штаба, симпатичный генерал Писаренко, и заведовавший судным отделением штаба Зуйков не подвели этого дела под обычный военно-дисциплинарный конфликт, но старались найти примиряющий выход. Было, однако, ясно, что правым они считают меня.

Встретившись с глазу на глаз на обсерватории с Гедеоновым, я предложил, не пожелает ли он мирно прекратить весь инцидент, так, чтобы было удовлетворено его самолюбие, но, вместе с тем, чтобы и я мог беспрепятственно работать. Сначала Гедеонов отозвался, было, на мое предложение, но потом его вдруг точно муха укусила:

— Нет! Никаких соглашений! Еже писах — писах![300] Имею честь…

— Хорошо! Честь имею…

Расследование кончилось в мою пользу. Мне предложили самому указать, какой порядок меня удовлетворил бы. Я предложил: ключи, конечно, остаются доступными заведующему обсерваторией; но мне предоставляется право каждый раз, когда я это по ходу научной работы сочту нужным, вывешивать объявление о недоступности инструмента, и тогда ни Гедеонов, ни кто бы то ни было другой не имеют права к нему прикасаться.

Такое решение и было принято, и утверждено оно было командующим войсками округа генералом Ивановым, вследствие чего оно становилось обязательным и для всего промежуточного начальства.

Но этим дело не ограничилось. Генерал Иванов поручил начальнику штаба объявить Гедеонову, что он ведет себя «как старая баба» и что, если он не угомонится, так в дело вмешается сам командующий войсками.

Такая резолюция для болезненного самолюбия Гедеонова оказалась вовсе непереносимой. Он подал прошение о переводе его с понижением на Кавказ, на должность офицера для астрономических поручений. Это было удовлетворено.

Уезжая, он обещал вскоре вернуться в Ташкент на место состарившегося Жилинского.

И действительно возвратился…

Туркестанские генерал-губернаторы

Отрезанность, благодаря расстоянию, Туркестана от остальной России, а также подчиненность этого края, в виде исключения, не гражданской власти, а непосредственно военному министру, делали из пяти областей: Сыр-Дарьинской, Самаркандской, Ферганской, Закаспийской и Семиреченской — как бы особое государство. В первое время нашего пребывания в крае он, впрочем, состоял только из трех первых областей. Тогда Закаспийской областью управлял бывший при покорении оазиса начальником штаба у генерала М. Д. Скобелева генерал А. Н. Куропаткин. Ради него для Закаспийской области было создано привилегированное положение[301]. В то время, как все остальные военные губернаторы в Туркестане приравнивались к начальникам дивизий, генерал Куропаткин приравнивался к командиру корпуса и подчинялся непосредственно Петербургу. Но вскоре Куропаткин был назначен военным министром, и тогда особое положение области кончилось. Вместе с Семиреченской областью она была присоединена к Туркестанскому генерал-губернаторству[302].

Пост генерал-губернатора, который одновременно командовал и войсками округа, имел выдающееся значение. Оно усиливалось пограничностью края и возможностью грозить отсюда англичанам в Индии. Угроза эта в ту пору отнюдь не была мифической, и в штабе округа соответственные планы похода разрабатывались, а для офицеров читался курс языка индустани[303]. Правда, туркестанских войск — их стояло там лишь два корпуса — было для такого похода мало. Но стратегическая подготовка шла и другим путем. Железная дорога от Каспийского моря до Самарканда была уже фактом. Вскоре соединили железным путем Самарканд и Ташкент. Затем стали строить дорогу из Оренбурга в Ташкент[304] и собирались приступить к железной дороге на Верный и дальше к Сибири. Все это сильно увеличивало стратегическое значение Ташкента.