И тут же от танкового снаряда взлетело крыльцо штаба, где они стояли несколько секунд назад. И впереди них разорвался снаряд. Чекист укрылся за стеной каменного дома с вывеской «Парикмахерская». Политрук присел рядом.

Из соседнего здания с вывеской «Промтовары» вышли двое мужчин в черных костюмах, в серых фетровых шляпах и белых брезентовых ботинках. Не глядя миновали Чекиста и Политрука, скрылись за калиткой соседнего дома.

Чекист заглянул в парикмахерскую. По-видимому, парикмахеры сбежали совсем недавно. Перед зеркалами лежали бритвы, машинки для стрижки волос.

Чекист посмотрел в зеркало на себя и Политрука, взял машинку и довольно ловко за несколько секунд расправился со своей прической. Потом, нагнув голову Политрука, начал стричь и его.

— Что вы делаете! — Политрук пытался вырваться.

— Немцы командиров и комиссаров в плен не берут, а расстреливают на месте.

— Я в плен сдаваться не собираюсь!

— Я тоже, — сказал Чекист и положил в карман небольшую бритву.

Они выбежали из парикмахерской, и Чекист заскочил в «Промтовары». У входа валялись две красноармейские гимнастерки, галифе, ботинки, обмотки и красноармейские книжки.

— Эти в шляпах — дезертиры, — сказал Политрук.

— Вы очень наблюдательны, — заметил Чекист и, сбросив свою командирскую форму, попытался влезть в штатские пиджаки, снимая с вешалок один за другим. Но все они оказались маленьких размеров, и тогда он натянул красноармейскую форму.

— Не будьте идиотом, переодевайтесь! — прикрикнул Чекист.

Политрук поколебался и тоже надел брошенную красноармейскую гимнастерку, сняв свою командирскую.

— Документы! — потребовал Чекист, доставая удостоверение.

Политрук протянул ему свое. Чекист осмотрел брошенные красноармейские книжки, одну оставил себе, другую отдал Политруку. Командирские удостоверения Чекист засунул за батарею парового отопления.

И тут они услышали рядом громкий винтовочный выстрел. Чекист увидел, что за каменной тумбой рядом с «Промтоварами» лежит Снайпер и стреляет из снайперской винтовки. Немецкие автоматчики показались в начале улицы и тут же залегли.

Чекист выскочил из магазина, выхватил у Снайпера винтовку и помчался по улице. Снайпер — за ним.

— Ты что, охуел? Отдай винтовку!

Чекист, не останавливаясь, протянул ему винтовку.

Теперь они бежали втроем… Соседняя улица была заполнена немцами. Автоматчики останавливались перед каждым домом, один оставался снаружи, трое заходили в дом.

Чекист открыл крышку и бросил в колодец свои автомат ППШ и пистолет ТТ, и протянул руку за винтовкой.

— Не дам, — сказал Снайпер и стал снимать оптический прицел. Прицел он положил за поленницу и сам бросил винтовку в колодец.

Политрук засунул наган в карман брюк, но Чекист отобрал у него оружие и бросил в колодец.

Как только немцы приблизились к дому, все трое вышли с поднятыми руками. Они выглядели смешными и жалкими: плохо стриженные, Чекисту форма была явно маловата, Политруку явно велика. Немцы не могли удержаться от смеха. Фотографировали их. Политрук был отрешенным, Чекист улыбался как идиот, Снайпер смотрел затравленно.

Они шли огромной колонной по три в ряд. Запыленные, неумытые, с грязными повязками, уже не бойцы, а толпа.

Снайпер, Чекист и Политрук держались вместе в одном ряду. Снайпер увидел церквушку на пригорке и сказал:

— Сорок верст до дома. Завтра к вечеру пройдем по моей деревне.

— А у тебя кто там? — спросил Чекист.

— Отец. Две сестры.

— А сестрам по сколько лет?

— Двадцать два и двадцать.

— Годятся.

— Они замужние.

— Это даже лучше. Тебя когда призвали?

— Я на финской провоевал три месяца. Осенью должны были демобилизовать, задержали как снайпера. А тебя?

Чекист отметил, что к их разговору прислушиваются идущие сзади, и сказал:

— Парит. К дождю.

Вечером пленных кормили картофельной баландой. Перед армейскими кухнями стоили в очередях. За Политруком встал огромный парень и сказал:

— Лифшиц, свою порцию отдашь мне.

— Перебьешься, — ответил Политрук.

— Не залупайся, а то сдам, — предупредил парень. — Ты же знаешь, что за выданного комиссара и еврея дают буханку хлеба и круг ливерной колбасы.

— И еще тридцать сребреников, — добавил Политрук.

— Насчет серебра — это ваши еврейские дела.

Политрук получил черпак разваренной картошки в мутной жиже. Парень стоял рядом и ждал. И Политрук вылил свою порцию в котелок парня.

— Зря, — сказал Чекист. — Он от тебя не отстанет. Выдаст не сегодня, так завтра.

Политрук сел и закрыл лицо руками. Он плакал.

А парень устроился в углу сарая и жадно ел. Чекист присел рядом.

— Ты чего прижимаешься? — парень попытался оттолкнуть Чекиста, но захрипел, засучил ногами. Чекист повернул его к стене, сложил и спрятал бритву в ботинке. Забрал у парня котелок с едой и вернулся к Политруку.

Утром, когда всех построили, в сарае остался только один пленный. Конвоир перевернул тело и увидел, что у него перерезано горло.

Немецкие офицеры посовещались, и перед пленными встал переводчик в штатском.

— Товарищи, — начал он, спохватился и поправился, — господа, тот, кто убил пленного солдата, пусть выйдет из строя. За чистосердечное признание ему ничего не будет.

Никто не выходил. Унтер-офицер прошел вдоль строя и выводил каждого десятого. Их построили перед пленными, и переводчик объявил:

— Если тот, кто убил солдата, не признается, то будут расстреляны эти десять. Таков германский порядок.

Чекист увидел, что Политрук сейчас выйдет из строя, и сжал его руку.

— Если ты выйдешь, они потребуют сказать, где нож, тебе ничего не останется, как выдать меня. И они расстреляют не десять, а двенадцать.

Немецкий офицер отдал команду. Трое автоматчиков в три секунды расстреляли десятерых… И снова шла колонна пленных. Уже закатилось солнце. Конвойный по-русски требовал:

— Шире шаг!

Но команда звучала отрывисто и даже не очень понятно в немецком исполнении.

— Повернули вправо, через деревню, значит, не поведут, — сказал Снайпер.

— А сколько до твоего дома? — спросил Чекист.

— По прямой версты три.

— Справа не болото?

— Болото не болото, но места топкие. Мы здесь по осени клюкву собирали.

— Как твоя деревня называется? — спросил Чекист.