— Папашка перед финской войной наших девок замуж выдал, и у нас с ним никакого женского присмотра в хозяйстве не стало. А их матка умерла еще раньше, чем наша, у них никакой мужской заботы…

— И твой старик, значит, позаботился об этой Нюре?

— Может, и позаботился, но намекать ему про это не советую. Почистит сусала вмиг.

— Кому-нибудь чистил?

— Еще как.

Из дома вышли две молодые женщины, они что-то обсуждали с Анной и смеялись, всплескивая руками.

— Сестры? — шепотом спросил Чекист.

Снайпер кивнул.

— Хороши девки! — Чекист даже вздохнул.

Старик запряг лошадь в линейку — легкую тележку на четырех седоков, Анна положила в линейку мешки с провизией, корзину с только что собранными с гряд огурцами, и Старик выехал со двора.

— Выходи, Митька! — сказала Анна, как только закрыла ворота за Стариком. И когда Снайпер вышел, добавила: — Я Катьке передала, она тебя в бане ждет.

Снайпер, как на передовой, пробирался к бане короткими перебежками. Катерина, молодая, крепкая, в легком сарафане, сидела в бане на лавке возле каменки. Ойкнула, когда Снайпер сжал ее, обнимая. Снайпер тут же задрал ей сарафан и начал стягивать трусы. Катерина возмутилась.

— Ты чего делаешь-то? Поговорил бы вначале.

— Потом поговорим, потом-потом, — Снайпер задыхался от нетерпения.

— Сейчас поговорим, — и Катерина сбросила руки Снайпера.

Снайпер сидел рядом и молчал.

— Чего молчишь? — спросила Катерина.

— Ничего на ум не идет. Только про это и думаю.

— А как же ты в армии без этого обходился?

Снайпер молчал, пытался свернуть цигарку, руки у него дрожали.

— Ладно, — сказала Катерина. — Отвернись, я разденусь.

Снайпер отвернулся, но не выдержал, повернулся и глубоко вздохнул от счастья, увидев обилие девичьих достоинств Катерины.

Чекист и Политрук лежали на сене в сарае.

— Мясными щами пахнет, — сказал Чекист.

Из дома вышел Старик, за ним шел Снайпер, а замыкал шествие молодой парень в рубахе, подпоясанной ремнем, с трехлинейным карабином за спиною и повязкой на рукаве с надписью «Полицай» по-русски и по-немецки.

Политрук схватил вилы и встал у входа.

— Подожди убивать, — сказал Чекист. — Вначале поговорим.

— Новые сведения есть, — сказал Старик, входя. — Говори, — обратился он к Полицейскому.

— Они опросили пленных, и те показали, что сбежавшие могут быть нашими. Слышали, как один говорил, что его деревня в трех верстах. Получается, или из нашей деревни, или из Перлицы, или из Курцева. Приказано проверять и следить за домами, откуда призваны молодые. Из нашей деревни трое призваны.

— Быстро высчитали, — сказал Политрук.

— Болтать надо было меньше, — ответил Старик. — У меня в соседнем районе младший брат. Сутки передохнете, а завтра к ночи он вас туда проводит, — Старик кивнул на Полицейского.

— А может, сегодня? — спросил Чекист.

— Сегодня он не может: у него в ночь дежурство, и еще вот что… Курцево полиция уже проверила, могут к вечеру и к нам нагрянуть. Если начнут обыск, то зарывайтесь глубже в сено, но не стойте вплотную к стенке, обычно протыкают железными прутами вначале у стенок. Я правильно говорю? — спросил Старик у Чекиста и, не получив ответа, вышел из сарая. За ним шел Снайпер, а за ним боком Полицейский, стараясь не подставлять спину, держа в пределах видимости Политрука с вилами.

Чекист, Снайпер и Политрук смотрели сквозь щели сарая на деревенскую жизнь. Анна во дворе шинковала капусту, и была она снова в новом ярком крепдешиновом платье. Чекист покрутил у виска.

— Ладно тебе, — сказал Снайпер. — Я у нее спрашивал. Она сказала, что купила у отступающих из Латвии командирских жен почти задарма восемь платьев, чего их беречь, вот и надевает. Еще сказала, что понравиться хочет, мужики-то, мол, молодые, пусть посмотрят, что в деревне, если приодеть, бабы не хуже, чем в городе.

— Что, так и сказала? — спросил Чекист.

— Так и сказала…

Дымились бани. Бабы, подоткнув подолы юбок и летних сарафанов, на речке полоскали белье, не стесняясь парня лет двадцати, который смотрел на задранные подолы и по-идиотски радостно смеялся.

— Кирюша, — сказала ему одна из женщин, — ты бы нам поиграл и спел.

И парень, как ребенок, убежал вприпрыжку, принес гармонь, заиграл и запел известную предвоенную песню:

Ой, вы, кони, вы, кони стальные,

Боевые друзья — трактора,

Веселее гудите, родные!

Нам в поход собираться пора!

И уже набежали пятилетние и трехлетние детишки и, положив палочки на плечи, начали маршировать и подпевать деревенскому дурачку, наверное еще не очень понимая смысл припева.

Мы с железным конем

Все поля обойдем.

Уберем, и посеем, и вспашем.

Наша поступь тверда,

И врагу никогда

Не гулять по республикам нашим.

Женщины смеялись, глядя на своих марширующих детей. Чекист и Политрук смотрели молча, и была в их взглядах явная растерянность.

— Я скоро вернусь, — пообещал Снайпер.

— Принеси книжку почитать, — попросил Политрук.

— Принесу, — пообещал Снайпер.

Снайпер почти по-пластунски пересек огород, заскочил в соседний двор, вбежал в избу.

Катерина валиком гладила выстиранное белье. Снайпер обнял ее и начал стягивать платье.

— Кирюшка вернется, — попыталась сопротивляться Катерина.

И тут гармошка замолчала и пение прекратилось. Катерина выглянула в окно.

Мимо изб пронеслись на таратайке двое полицейских и в конце деревни, на горке, залегли с карабинами.

Один с ручным пулеметом занял позицию на колокольне без креста на куполе.

Бабы бежали с речки, чтобы укрыться в домах, и тащили за собою детей. И только деревенский дурачок, улыбаясь, подошел к Полицмейстеру, сорокалетнему, старше всех полицейских, и снова заиграл и самозабвенно запел:

Наша поступь тверда,

И врагу никогда

Не гулять по республикам нашим.

— Заберем? — спросил полицейский.

— Это местный идиот, — ответил Полицмейстер. — Скиньте ему штаны и всыпьте.

— Шомполами? — спросил полицейский.

— Ремнем, он же мальчишка.

Дурачка тут же на «козле» для пилки дров отлупили ремнем по голой заднице. Дурачок кричал и плакал.