Вдруг от стены, как каменная статуя, отделился человек. Его сопровождали две собаки. Напевая «Ca ira» — очень модную в то время песенку, он провел связкой ключей по пяти прутьям решетки, закрывающим окно королевы. Королева вздрогнула; но, догадавшись, что это сигнал, тихонько открыла окно и так умело принялась за работу, что сама удивилась своей сноровке. Раньше в слесарной мастерской, где ее августейший супруг иногда проводил время, она лишь касалась своими изящными пальцами инструментов, похожих на тот, на который в этот час возлагались все надежды на спасение.

Как только человек со связкой ключей услышал, что окно королевы открылось, он постучал к охранникам.

— А! А! — узнал Жильбер, глядя сквозь решетку. — Так это ведь гражданин Мардош.

— Он самый и есть, — подтвердил тюремщик. — Ну как? Кажется, мы хорошо несем службу?

— Как обычно, гражданин ключник. Вы, кажется, не часто находили у нас погрешности.

— Да, — согласился Мардош, — но в эту ночь нужна особая бдительность.

— Неужели? — удивился подошедший Дюшен.

— Да.

— А что произошло?

— Откройте окно, я расскажу вам.

— Открывай, — скомандовал Дюшен.

Жильбер открыл окно и обменялся рукопожатием с ключником, охранники уже успели подружиться с ним.

— Так в чем же дело, гражданин Мардош? — повторил Жильбер.

— Заседание Конвента было очень жарким. Вы читали?

— Нет. Что же там произошло?

— Сначала гражданин Эбер сообщил кое-что неизвестное.

— Что именно?

— А то, что заговорщики, которых считали мертвыми, живы и даже очень живы.

— Я уже слышал об этом, — вставил Жильбер. — Негодяи Делессар и Тьерри сейчас в Англии.

— А шевалье де Мезон-Руж? — произнес ключник так громко, чтобы королева его услышала.

— Как! Этот тоже в Англии?

— Вовсе нет, он во Франции, — так же громко продолжал Мардош.

— Он что, вернулся?

— Он и не уезжал.

— Какой дерзкий человек! — заметил Дюшен.

— Такой уж он есть.

— Теперь попытаются его арестовать?

— Конечно, попытаются, но кажется, что это совсем непросто.

В этот момент лезвие в руках королевы так сильно заскрежетало о железо, что ключник испугался, как бы охранники не услышали, несмотря на все его усилия заглушить эти звуки.

Он наступил на лапу одной из собак, которая взвыла от боли.

— Бедное животное! — сказал Жильбер.

— Ему тоже следовало бы надеть сапоги, — ответил ключник. — Жирондист, замолчи.

— Твоего пса зовут Жирондист, гражданин Мардош?

— Точно, я выбрал для него такое имя.

— Однако, о чем ты говорил? — перебил Дюшен, который, поскольку и сам в какой-то мере являлся заключенным, живо интересовался всем происходящим, как и все находящиеся в изоляции люди.

— Ах, да, я говорил о гражданине Эбере. Именно так, патриот! Я говорил, что гражданин Эбер хотел перевести австриячку обратно в Тампль.

— Зачем?

— Черт возьми! Он считает, что ее перевели из Тампля только для того, чтобы отвлечь от немедленной инспекции Коммуны.

— А еще и затем, чтобы оградить ее от попыток этого проклятого Мезон-Ружа, — сказал Жильбер. — Но мне кажется, что подземный ход все-таки существует.

— То же самое ему заявил и гражданин Сантерр. На это Эбер ответил, что раз о нем стало известно, то никакой опасности он больше не таит. И что в Тампле Марию-Антуанетту можно было бы охранять с половиной тех мер, которые приходится применять здесь, поскольку Тампль очень крепко стоит и надежнее Консьержери.

— Честное слово, — заявил Жильбер, — что касается меня, то я хотел бы, чтобы ее снова отправили в Тампль.

— Ясно, тебе надоело ее охранять.

— Нет, но это меня печалит.

Мезон-Руж громко кашлянул: чем глубже лезвие вонзалось в прут, тем больше шума оно производило.

— Так что же решили? — спросил Дюшен, подождав, пока у ключника закончится приступ кашля.

— Решили, что она останется здесь, но суд над ней состоится незамедлительно.

— Бедная женщина! — произнес Жильбер.

Дюшен, у которого слух оказался более тонким, чем у его сослуживца, или его внимание было не так занято рассказом Мардоша, наклонился, прислушиваясь к происходящему там, за ширмой.

Ключник заметил это движение.

— Понимаешь, гражданин Дюшен, — живо сказал он, — попытки заговорщиков, если они узнают, что времени на осуществление задуманного у них нет, станут совсем отчаянными. Когда в тюрьме удвоят охрану, им останется одно — вооруженный захват Консьержери. Чтобы добраться до королевы, то есть, я хотел сказать до вдовы Капета, заговорщики убьют всех, кто им помешает.

— Ну что ты! Как же войдут сюда твои заговорщики?

— Переодевшись в патриотов, они притворятся, что хотят повторить события 2 сентября, подлецы! Потом двери будут открыты — и прощай!

На мгновение воцарилась тишина, вызванная изумлением охранников.

Ключник с радостью, смешанной со страхом, услышал, что лезвие продолжает работать. Пробило девять часов.

В это время кто-то постучал в дверь камеры, но охранники были заняты беседой и не обратили внимания на стук.

— Хорошо, будем тщательно следить за всем, — сказал Жильбер.

— И, если понадобится, умрем на своем посту настоящими республиканцами, — добавил Дюшен.

«Она должна скоро закончить», — подумал про себя ключник, вытирая вспотевший лоб.

— И вы со своей стороны тоже будьте бдительны, — заметил Жильбер, — потому что вас они тоже не пощадят, если произойдет то, о чем вы говорили.

— Я тоже так думаю, — согласился ключник. — В ночные обходы я изнемогаю от усталости: вы сменяете друг друга и можете спать хотя бы через ночь.

В это время в дверь камеры опять постучали. Мардош вздрогнул: любое, даже самое незначительное событие, могло помешать осуществлению его плана.

— Что там такое? — как бы невзначай поинтересовался он.

— Ничего особенного, — ответил Жильбер, — это секретарь из военного министерства уходит и предупреждает нас об этом.

— Очень хорошо, — сказал ключник.

Секретарь продолжал упорно стучать в дверь.

— Ладно, ладно, — крикнул Жильбер, не отходя от окна. — До свидания! Прощайте!

— Кажется, он что-то говорит, — сказал Дюшен, поворачиваясь к двери. — Ответь же ему…

Тут послышался голос секретаря.