ушёл вправо, в мгновение ока развернулся и ударил Глеба сбоку, да так сильно, что тот, слишком далеко подавшийся телом вперёд, потерял равновесие и повалился на траву.

Тишина встретила успех Владимира — настолько Роксана и остальные были убеждены, что в этой схватке на деревянных мечах победит Глеб.

Пожалуй, лишь один Олег порадовался за двухродного брата. Хлопнул он сына Всеволода по плечу и, сам того не подозревая, повторил сказанное давеча князем Святославом:

— Молодцом!

Роксана же, по всему видать, совсем не хотела расставаться со своей серебряной цепочкой.

— Ну-ка, дай сюда! — Внезапно она вырвала из рук Глеба деревянный меч. — Князь Владимир Мономах! — объявила она торжественно. — Я, Роксана, дочь Воеслава, вызываю тебя на поединок! Коли супруг мой не сумел тебя перемочь, так, может, я смогу!

— Роксанка! С ума сошла! — воскликнула, застыв с умильно раскрытым ртом, Милана.

Владимир в смущении стал озираться по сторонам, ища совета у братьев.

— А что? Коли желает, пущай бьётся! — развеял его сомнения Олег. — Роксана у нас жёнка боевая!

— Ты бы бронь воздела, — с беспокойством предложил Владимир.

— А ты сам без брони бился! Думать, боюсь я пораниться? — задорно выкрикнула в ответ Роксана.

Всё же она взяла у одного из гридней волчью прилбицу, надела её на голову, а поверх неё при помощи Глеба и того же гридня водрузила остроконечный булатный шишак. Натянув на руки боевые кольчужные рукавицы, она стала примериваться, удобно ли будет держать в них длинный деревянный меч.

«Заранее, что ль, умыслила биться? Ну, наверное, только на случай, если я одолею братьев», — подумал Владимир.

— Ну, вот я и готова! — объявила молодица.

Дерево ударило по дереву. Владимир старался действовать осторожно, больше защищался, медленно отступал к краю поляны. Роксана атаковала увлечённо, порывисто, оказалось, что меч в её руках ходит довольно-таки быстро и ловко. И всё же для победы над здоровым, привычным к оружию не деревянному, но булатному, воином, каким был Мономах, молодой женщине явно не хватало сил.

Что оставалось делать Владимиру? В одно из мгновений молодой князь нарочно отвёл свой меч в сторону и затем опустил его вниз. Тотчас он получил колющий удар в грудь, пошатнулся и больно стукнулся спиной о ствол могучего, поросшего зелёным мхом дуба.

— Роксанка, умница! — восторженно вскричала, громко захлопав в ладоши, обрадованная Милана.

— Твоя перемога, красавица! — хрипло промолвил Мономах, с силой воткнув свой меч остриём в землю.

К удивлению сына Всеволода, перед самым лицом его вдруг возник обтянутый кольчужной рукавицей кулачок.

— Ты поддался! — с негодованием заявила гордая Роксана. — Вот поколочу тебя сейчас!

Однако сделать ничего красавица не успела. Милана и Святославичи обступили молодую княгиню и наперебой стали восхищаться её умением и ловкостью. Роксана сперва недовольно кривила пухленькие губки, но затем не выдержала и заулыбалась, искоса глядя на немного смущённого Владимира.

Когда они на конях возвращались в город, она подъехала к Мономаху и тихо, так, чтобы никто не услыхал, промолвила:

— А всё же се нечестно! Мы ить не в поддавки играли!

— Пусть. Но, смею надеяться, бить меня за это не будешь, красавица!

— Да ладно уж, не буду! — Роксана внезапно прыснула со смеху, взирая на него полными лукавства серыми с голубинкой глазами и прикрывая дланью свой иконописный носик.

Глава 67

ДВЕ ГРАМОТЫ

Над куполами собора Спаса, в морозном голубоватом небе, стаями кружили вороны. Солнце холодным серебристым светом отражалось на свинцовых конусах устремлённых в вышину башен. Гулко, мерно ударил соборный колокол, и тотчас же зазвонили по соседству, в Борисоглебской церкви, затем в храме Благовещения и у Святого Михаила Архистратига. Растекался малиновый звон по городским улицам, перевалил через стену детинца; расходясь вширь, пронёсся над Стриженью, разбудил дремавшее предместье; стихая, улетел за Десну, в степные заснеженные дали; замер, утонул в громаде синих лесов, за крутыми взгорьями; истаял, исчез, потом снова раздался — оглушительный, неожиданно яростный, заставивший Всеволода невольно вздрогнуть.

Ещё раз уныло взглянув в волоковое, забранное слюдой окно, князь отошёл в глубь палаты. Устало сел на столец возле муравленной изразцовой пышущей жаром печи.

Муторно, тяжело было на душе, когда глядел из окна на этот чужой, казавшийся огромным, необъятным, словно бы насмехающийся над ним, город.

Поздно спохватился, надо было думать раньше, как быть. Всё сильней и сильней убеждался Всеволод — зря согласился он на Святославово предложение. Вот получил он теперь Чернигов и сидит здесь, как птица в клетке, окружённый чужими людьми — Святославовыми боярами, воинами, ремественниками, купцами, холопами, для которых он — такой же чужой, ненужный, пришлый. Здесь любили Святослава и его сыновей, певцы-сказители на улицах воспевали их подвиги и победы, для народа они были как некие былинные богатыри-храбры, смелые, отважные, прямодушные, настоящие витязи. Он, Всеволод, совсем не такой — это знали, и он чувствовал отношение к себе в косых насмешливых взглядах, в шепотке за спиной, даже в том, как исполняли его повеления — с некоей наигранной ленцой, с ухмылочкой этакой противной.

В волостели и тиуны он старался ставить переяславцев, преданных, верных себе людей, — но бояре, но посадские, но холопы — эти все были братнины, и понимал Всеволод — не уживётся он с ними мирно. Тут одно из двух: или он их пригнёт к земле, заставит беспрекословно подчиниться своей воле, заставит уважать себя, в конце концов, или они его задавят, грубо, нахрапом, и вместо власти, вместо «всем володеть» будет он, князь Хольти, просто подручным воеводой у Воеслава, Еленича, Мирона, Тудора.

Но как может он их покорить, прижать, если рядом, в Киеве — властный Святослав, рядом — степь, с ханами которой брат мирен и соузен, рядом — взрослые Святославовы сыновья, за которыми Новгород, Тмутаракань, а теперь ещё и Ростов с Суздалем — в обмен на Чернигов послал туда Святослав княжить сына Олега? Даже к Переяславлю тянет цепкие длани новоиспечённый киевский властитель — мыслит перевести туда из Новгорода своего первенца Глеба.

Его же, Всеволодова, сына Владимира вовсе отодвинули посторонь, свели с Волыни, дали в удел захиревший, опоясанный болотами Туров — некогда великий, но ныне пришедший в упадок город.

Опускались у Всеволода руки, какое-то старческое бессилие овладевало им, вот так сидел он в горнице у печи, кусал от обиды уста и думал, думал... Как быть, что делать? Нет у него ни