«Куда ни глянь, у девочек во всем мире нет шанса быть наравне с мужчинами, – написал он ей в ответ на вопрос о воспитании дочерей. – Если бы нами правил справедливый Бог, всем мужчинам пришлось бы однажды стать женщинами и смириться с этим, потому что иначе женщинами придется быть кому-то другому. И вот об этом я и молюсь».

Осенью 1933 года Скотт Фицджеральд, так и не закончив свой роман, развернул его рекламную кампанию. Перед тем как отправить первую партию для сериализации в журнал, о которой они договорились с Перкинсом, он написал своему редактору:

«Должен признаться, что мне стоит быть осторожным, заявляя, что это моя первая книга за семь лет, так как в ней может не оказаться того, что должна иметь семилетняя работа. Люди будут ждать от нее слишком многого, слишком большого объема и размаха… Это мой четвертый роман – история моих трудных лет. Важно отметить, что она не осталась неподвластна депрессии. Или невозможно не отметить того, что она связана с выехавшими за границу американцами… Не нужно восклицаний вроде: “Наконец-то, долгожданный и т. д.”».

Впечатление от книги можно выразить словами: «О да».

Название «Ночь нежна» Фицджеральд взял из «Оды к соловью» Джона Китса. Перкинс поведал Джеймсу Грею из «St. Paul Dispatch», что история описывает «блестящую жизнь богатых, но бестолковых людей на Ривьере глазами простой, “зеленой” и очень юной особы». Особа – молодая актриса Розмэри Хойт, очарованная привлекательным психиатром Ричардом Дайвером. Фицджеральд начинает произведение с воспоминания о начале отношений доктора Дайвера с его женой и бывшей пациенткой Николь, а затем продвигается к конфликту середины книги.

«В целом книга очень хороша. Сюжет очень плотный… Это та история, которую мог бы написать Генри Джеймс, но, конечно, она написана в стиле Фицджеральда, а не Джеймса», – написал Перкинс Хемингуэю.

Макс отметил, что эта книга поднялась с куда большей глубины, чем предыдущие работы писателя, и что «Скотт никогда не написал бы ее, если бы не пришлось столкнуться с санаториями, психиатрами и т. д. и т. п. в связи с заболеванием Зельды». Роман был сложный, и Перкинс считал, что не стоит резать его на куски и публиковать их в журнале. Но «авторам надо есть, а журналам – жить». Редактору казалось, что именно его предложение сериализовать произведение и побудило Фицджеральда довести его до конца: «Ему пришлось сделать это, как только был заключен договор».

Скотт ускорился, чтобы вовремя предоставить отрывки для журнала. Максу не терпелось заполучить полную рукопись и издать в форме книги. Он предложил Фицджеральду отправлять в издательство страницы пачками по мере окончания «полировки», а Перкинс будет отправлять их в печать, пока автор работает над остальным. В предложении был смысл, так как Скотт продвигался очень медленно. Он по-прежнему был своим самым строгим редактором. Он проверял каждое предложение не только на предмет литературного совершенства, но и доводил фразы до почти хирургической точности. Когда стало ясно, что потребуется немало недель, прежде чем автор будет удовлетворен текстом, Скотт написал своему редактору: «В конце концов, Макс, я трудяга».

И к весне 1934 года он полностью переписал весь роман. Перкинс получил законченную рукопись и немедленно приступил к сквозному чтению. Ему казалось, что в книге присутствует некое отставание, в основном из-за эпизода на вокзале, который находился на периферии основной истории. Он предложил Фицджеральду рассмотреть вариант сокращения, потому что, «как только люди доберутся до Дика Дайвера, их заинтересованность в книге и восприятие возрастут с тридцати до сорока процентов». Фицджеральд оценил совет Перкинса, но не понимал, как удалить эпизод с поездом. Он утверждал:

«Мне нравится медленный накал; кажется, он имеет важное психологическое значение, затрагивающее не только мою работу, но и карьеру в целом. Это чертовски эгоистичная ассоциация, не так ли?»

Даже когда книга пошла в набор, Фицджеральд не переставал ковыряться в ней, да так яростно, что вычитанные им гранки становились черны от правки. Scribners пришлось запустить еще один комплект, а затем еще один.

«Ужасный беспорядок», заключил Фицджеральд, возвращая комплект, но все равно не смог остановиться. Он прислал Максу инструкции по передаче копий отзывов нужным людям, копию рекламы и выразил недовольство по поводу того, что красный и желтый цвета на суперобложке больше годятся для итальянской Ривьеры и не вызывают ассоциаций с белыми и голубыми искрами Лазурного Берега.

«Боже, мне чертовски неудобно надоедать вам со всем этим, – сказал Скотт. – Но в книге, понятное дело, заключена вся моя жизнь, и я не могу не быть перфекционистом».

Позже он сказал:

«Я так долго варился в этой книге и с этими персонажами, что мне теперь часто кажется, будто реального мира не существует, а есть только эти персонажи, и, как бы претенциозно это ни звучало (и, ради бога, я должен говорить о своей работе претенциозно), это неоспоримый факт – их радости и беды так же значимы для меня, как все, что происходит в реальной жизни». Естественно, Фицджеральду нужны были деньги, но остатки авансов от гонорара за книгу уже истощились. Перкинс нашел способ: он выписал ему кредит на две тысячи долларов под залог в пять процентов и при условии, что он будет погашен, когда они продадут права на экранизацию. Тиражи «Scribner’s Magazine» росли с каждой новой партией книги «Ночь нежна». Это воодушевляло. Но отдача была маленькой. Единственные комплименты Фицджеральд получал только от писателей и деятелей кино.

«Увы, похоже, я снова написал книгу для писателей, неспособную заполнить чьи-либо карманы золотом», – написал он Перкинсу.

Макс надеялся на большее:

«Если по какой-то причине книга и оказалась выше интересов широкой публики – по причине, которой я не вижу, так как мне она невероятно понравилась, – это значит даже больше, чем просто succеs d’estime[185]». Фицджеральд в конце концов решил посвятить свой роман Джералду и Саре Мерфи, которые отчасти послужили прототипами для Дика и Николь Дайвер. Он написал Перкинсу: «Единственное, о чем я жалею, – это что я не могу посвятить книгу вам, как следовало бы, потому что один только Бог знает, как долго вы проторчали со мной в этом деле в болезни и здравии, а ведь оно и было больным довольно долгое время».

К середине марта первая печатная версия романа «Ночь нежна» была сшита и склеена.

Теперь Зельда проводила по нескольку часов в день, рисуя картины и читая книгу Скотта. К своему ужасу, она обнаружила там почти дословный пересказ ее собственных писем и описание собственной болезни. И как результат, ее морщины углубились, а губы стали дрожать. Зельда дала согласие арт-дилеру Кэри Росу выставить ее картины в галерее, но никак не могла справиться с подготовкой.