С этим напутствием я его и отпустил.

А вот начальника сортировочной станции мне и приглашать не пришлось. Сам пришел. А я‑то совсем забыл о такой должности. Собирался вызывать начальника вокзала. Но мне популярно пояснили, что вагонами ведает сортировка, а вокзал пассажирами.

Сам пришел и откровенно сказал, что за военных долбодятлов он отвечать не собирается. Его дело эшелон собрать, паровоз к нему прицепить и отправить по тому направлению, которое укажут. Так было и до войны, и при царской оккупации, так обстоят дела и сейчас. Все вагоны к нему поступают либо уже опломбированные, либо пустые.

Воистину скорость стука превышает скорость звука.

Но в результате наутро я стал богаче на три независимых комплекта копий учетных книг движения вагонов за последние две недели. От интендантства, от ВОСО и от гражданской службы сортировки. И даже беглое сравнение этих документов показало, что хоть у меня и чрезвычайные полномочия, но их мне явно не хватает. А потому после беглого прочтения этих заверенных копий затребовал я от ВОСО литер в Будвиц, который мне охотно предоставили уже через час. Лишь бы с глаз долой.

По документам получалось, что на одной территории находились три совсем разные грузовые станции. Моей соображалки было явно недостаточно. Требовался хороший аналитик, и взять я его мог только в аппарате принца. А толковый консультант в железнодорожном складском хозяйстве служил в воздухоплавательном отряде в чине ефрейтора. Так что мимо Будвица не проехать.

Отбил телеграмму Аршфорту и получил его добро на командировку. В случае чего эта телеграфная лента, свернутая в рулон есть мой главный отмазной документ от обвинений в дезертирстве.

К полудню в окнах моего салона показались кирпичные трубы столичных заводов. Состав, громыхая колесами на стрелках, ушел на окружную дорогу и с нее втянулся на заводскую ветку акционерной командиты 'Гочкиз'.

Вызвал по телефону из дома коляску с рысаками и приведя себя в порядок, надев парадную форму воздушного флота двинулся на аудиенцию к младшему Бисеру. В руках в простом свертке сахарной бумаги, перевязанным на бантик пеньковой бечевкой, я вез бомбу.

Информационную.

Элика вид имела задумчивый и одновременно очень хитрый. Обычных бурных эмоций обязательных для нее при нашей встрече после продолжительной разлуки не выказывала, хотя зримо видно, что жена мне рада и соскучилась. Моим проявлениям чувств не препятствовала.

— Что‑то ты не такая как обычно, — констатировал я после того как затискал.

— Просто ты меня беременной не видел, — спокойно ответила она.

— И?… — поднял я бровь.

— Дочка будет, — уверенно сказала жена.

— А если опять сын? — предположил я.

— А если опять сын, то я тебя убью, — вспыхнула она синими глазищами.

Во внешности Элики произошли изменения. Нет, она все еще оставалась такой же стройной и красивой, только напрочь утратила девичью угловатость. Мягче стала в обводах. Обабилась что ли? Но ей это шло.

В доме столпотворение егерей.

Бедлам среди хлопочущей прислуги.

Добро, что баню догадались заранее истопить. Сижу в парной один и думаю, почему принц не был удивлен?

К вечеру карета привезла штаб — ефрейтора Пуляка, простите — уже боцманмата имперского воздушного флота. Как и было приказано егеря его тут же раздели и впихнули ко мне в парную.

— И что все это значит, Савва? — недовольно спросил он, разглядывая меня при слабом мерцающем свете 'летучей мыши' расслабленно потеющем на липовом полке

— Разговор есть, Ежи. На миллион, — отозвался я. — И вообще я тебя временно прикомандировываю к ЧК. С Плотто договорюсь сам. А сейчас время дорого. Ты мне как‑то давно, когда в штабе служили, говорил что все махинации с железнодорожными складами и вагонами знаешь. Это так?

— Дык… — пожал он плечами. — С десяти лет при них.

— Тогда рассказывай.

— Прямо здесь?

— А где еще можно спокойно поговорить без лишний ушей. Заодно и помоемся.

* * *

Выйдя из бани, мы с боцманматом с удовольствием приняли на грудь по сто грамм можжевеловки. Еще Петр Великий завещал, что после бани штаны продай, да выпей.

Пуляк забавно выглядел во всем белом. Даже ботинки белые у пижона. Ну, да… он же в увольнение собрался, когда его егеря из дома выдернули.

Отвел боцманмата в беседку, попросил обождать меня, пока на стол накрывают.

Вызвал начальника домашней охраны и поинтересовался.

— Люди Ночной гильдии у тебя на связи или просто так со стороны за домом наблюдают?

— Нет, командир, на глаза не лезут, но если нужны, то я знаю, где их искать.

— Тогда скажи им, что мне срочно нужен регент. Для важного разговора.

* * *

Регент ночной гильдии сам не приехал, но прислал за мной закрытую карету со шторками на окнах. Простую с виду. Неприметную. Средний класс. Разве что лошади выбивались из общей неприметности своей игреневой мастью.

Кучер кареты, отдав поводья кому‑то из егерей, подошел к беседке и передал мне личное приглашение регента с гарантиями безопасности.

— …так что можете сегодня ваших пулеметчиков с собой не брать, — закончил он свою речь.

Подумав, я решил согласиться.

— Я буду не один.

— Не имеет значения. Безопасность регент гарантирует и вашему спутнику, — кивнул кучер, который нам так и не представился..

Я только зашел домой и взял с собой компактный 'бульдог' с горстью патронов в другой карман. И. подумав, еще дерринджер жены засунул в левый носок, благо парадная форма морская предписывала ботинки и длинные брюки. Кортик и так болтался на златотканом поясе.

Элика выскочила за мной на крыльцо.

— Ты куда?

— Дела еще есть, — ответил я. — Важные. Когда вернусь, еще не знаю.

Уезжать от нее не хотелось — сам соскучился. Да и с сыном даже не повозился, как мечталось по дороге.

— Знаю я эти ваши дела, — уперла моя благоверная руки в боки — Небось, к шлюхам намылились?

— Зачем мне к шлюхам ехать вооруженным револьвером? — переспросил я, оставив жену в ступоре.

Поцеловал в щеку и сел вслед за боцманматом в карету.

Пуляк только ехидно посмеивался всю дорогу над этой семейной сценкой, а когда карета остановились, то зашелся смехом до икоты.

Я одернул шторку с окна дверцы. Карета привезла нас к черному ходу 'Круазанского приюта'. Здравствуйте, девочки…

Нас встретил в прихожей молчаливый паренек, осветил лица переносной керосиновой лампой и проводил по темному коридору до кабинета на первом этаже.