Гавриил отпустил Скарлетт, и его руки снова вспыхнули огнем: на ладонях образовались раскаленные огненные шары.

– Прекрати немедленно! – закричала Скарлетт. – Парадайз не хотела бы, чтобы ты сделал больно ее дочери – как и твоей собственной.

Упавшая Звезда снова перевел на нее взгляд, и пламя на кончиках его пальцев стало черным, как предательство.

Он заметил ее оговорку и понял, что она не его Потерянный Рай, хотя Скарлетт теперь вообще засомневалась, не догадался ли он с самого начала, что она лишь притворяется. Ее появление не вызвало в нем чувства любви, так что, возможно, пришло время прекратить притворство.

Она шагнула к нему, глядя в его исполненные боли глаза, а не на руки, которые несколько раз обжигали ее. Она и не помышляла о самоотверженности, слишком тесно связанной со страхом, поскольку помнила объяснение матери о том, что именно страх придает Мойрам сил.

Скарлетт отказывалась бояться. Страх – это яд, убивающий любовь. А любовь, в свою очередь, несет погибель страху. Она по-прежнему не могла заставить себя полюбить его, зато могла продемонстрировать уязвимость и тем самым пронять его.

– Я знаю, вы страшитесь любви, потому что в прошлом она причиняла боль, и вы привыкли рассматривать ее как оружие. Вы считаете любовь болезнью, но на самом деле болезнь – это вы сами. Ваша боязнь любви разрушает и вас, и всех, с кем вы соприкасаетесь. Она не делает вас могущественным, но лишь сообщает окружающему миру трагичности. – Скарлетт обвела рукой его ужасающий тронный зал с уродливой сценой, гротескной клеткой и троном, все еще пылающим гневным огнем. – Вы уверяли, что не любили Парадайз, но я знаю, что это не так.

Он не дрогнул, но и не набросился тоже.

– Вы любили мою мать, и она вас любила. Наемный Убийца в самом деле вернулся в прошлое. Он перенес меня туда, чтобы я повидалась с Парадайз, и она была переполнена любовью к вам. Она не хотела бы для вас подобной судьбы, как не желала и чтобы вы совершили подобные поступки.

Он, наконец, опустил взгляд на зияющую дыру на рукаве Скарлетт и поврежденную кожу под ней, обожженную и покрытую волдырями там, где он прикоснулся к ней.

Скарлетт судорожно вздохнула и заставила себя шагнуть ближе.

– Я вас прощаю.

Между одним ударом сердца и следующим, показавшимся Скарлетт вечностью, выражение лица Гавриила оставалось непроницаемым, но пылающее на его руках пламя из черного стало серым – цвета сожаления. Оно потрескивало, облизывая кончики его пальцев, и это был единственный слышимый в тронном зале звук, пока, наконец, Упавшая Звезда не прошептал:

– Я любил ее так сильно, что это пугало меня, и с тех пор больше никогда не позволял себе снова поддаться этому чувству. – По его лицу скатилась золотая слеза. – Как бы я хотел исправить то, что сотворил с ней! – Он уронил еще одну слезу, и еще, и еще.

Скарлетт не знала, скорбит ли Гавриил исключительно по ее матери. Его глаза были полны бесконечной боли, как будто он, наконец, в полной мере прочувствовал тяжесть всех тех невыразимых поступков, которые совершил.

Пламя на кончиках его пальцев погасло.

Очередная выкатившаяся из его глаза слеза оказалась прозрачной, а не золотой, она была по-человечески красивой… и в следующее мгновение Телла вонзила ему в сердце нож.

– Нет! – Скарлетт опустилась на пол подле своего отца. Лезвие пробило сердце, и жизнь быстро покидала его. Именно этого Скарлетт и хотела, но теперь жалела о содеянном.

Губы Упавшей Звезды дрогнули в слабом подобии улыбки.

– Мы оба знаем, что я не заслуживаю твоей печали…

Собрав последние силы, Гавриил поднял оброненный ею белый кинжал. Его пальцы едва могли высекать искры, но каким-то образом ему удалось быстро расплавить лезвие кинжала и придать ему форму пламени. Лезвие озарилось светом, которого Скарлетт никогда раньше не видела. Если бы ей пришлось описать его, она бы сказала, что оно похоже на магию и напоминает о том, что Гавриил сказал тогда в подземелье о Мойрах, передающих свою силу предметам.

Он вложил нож в руку Скарлетт.

– Когда меня не станет… этот кинжал освободит тех, кого я поймал в ловушку… Распорядись им так, как не стал бы я…

С этими словами Упавшая Звезда умер.

Скарлетт зарыдала. Она оплакивала чудовище, которым он был, и удивительное создание, которым так и не стал.

Донателла

Телле казалось, что весь мир должен был замереть или рукоплескать ей, ведь она только что убила Упавшую Звезду. Избавила свет от чудовища, который лишил жизни ее мать.

Она и сама была близка к смерти и до сих пор чувствовала запах дыма и гари от пламени, которое могло бы опалить ее. Ее руки дрожали, сердце бешено колотилось. Но в следующее мгновение к ней подошел Джекс, обнял своей холодной, успокаивающей рукой и притянул к себе со словами:

– Все в порядке, любовь моя.

«На самом деле, ничего не в порядке», – возразил тоненький голосок у нее в голове. Тот же раздражающий голос убеждал ее отстраниться от Принца Сердец, правду о котором она предпочла забыть. И никогда не вспоминать, поскольку ей нравилась его соблазнительная ложь, жестокие игры, дразнящие улыбки и то, как он кусал ее всякий раз, когда они целовались. Хоть тронный зал и напоминал сейчас страницу, вырванную из сборника страшных историй, Джекс по-прежнему был ее Принцем Сердец, способным превратить любое окончание в сказочный финал. Она прижалась к нему, и ее мир словно затянуло дымкой.

– Я сделала это, – удивляясь самой себе, сказала Телла.

– Конечно, ты это сделала, любовь моя. А теперь нам нужно убираться отсюда. – Джекс крепче обнял ее и оттащил от Скарлетт. Телла видела, как сестра осела на пол подле Упавшей Звезды и так и не встала, продолжая лежать, прижавшись к его безжизненному телу.

– Подожди-ка! Там же моя сестра…

– Посмотри на меня, Донателла. – Джекс развернул ее лицом к себе. – Ты все еще хочешь провести остаток своей жизни со мной?

Он задал вопрос так, как будто это было единственное, что имело значение в целом мире. Никогда в жизни Теллу ни о чем не спрашивали с подобной настойчивостью. Хотя Джекс при этом выглядел почти беспомощным. Со своими взъерошенными золотыми волосами, голубыми глазами цвета морской соли и искусанными губами он был красив порочной красотой, и Телла хотела, чтобы именно таким он и оставался: сломленным, непредсказуемым и совершенно неукротимым. Это чувство было столь же всепоглощающим, как и то, что она испытывала всякий раз, когда он целовал ее, – как будто этого никогда не будет достаточно, даже если она отдаст ему всю себя без остатка.

– Единственное, что мне нужно прямо сейчас, это ты.

Джекс улыбнулся едва заметной улыбкой, которая тем не менее выглядела намного более реальной, чем любая другая его улыбка. Он казался счастливым. Несмотря на смерть, разрушения и стоящий в комнате дым, он сиял от радости, как никогда прежде.