Они начали выталкивать Лизетту из комнаты. Повернувшись, она указала на меня:

— Вот она — признанная дочь графа! — воскликнула она.

— Да, — подтвердил один из толпы, — я ее знаю. Я видел ее вместе с графом. Не обращайте внимания на то, как она одета. Это для того, чтобы обмануть нас.

Только сейчас я осознала, что на мне все то же платье служанки, которое я надела с утра, и поняла, какой контраст я должна представлять в сравнении с Лизеттой в ее роскошном наряде.

Мужчины, находившиеся в комнате, переглядывались, недоуменно пожимая плечами. Затем, решившись, они вместе со мной и Лизеттой вышли из комнаты.

То, что случилось потом, до сих пор изумляет меня.

Я хорошо помню, как нас тащили сквозь толпу. Я хорошо помню возмущение народа, направленное главным образом против Лизетты. Насколько все-таки глупо поступила она, переодевшись вот таким образом.

Свет факелов, темные, сверкающие ненавистью глаза, грязные, крепко сжатые кулаки, тянувшиеся к моему лицу, боль в запястье, за которое меня кто-то тянул, момент, когда кто-то нанес мне пощечину… все эти сцены из ночного кошмара вновь и вновь возникали в моей памяти, преследуя меня всю мою последующую жизнь.

Нас втолкнули в фургон, в который были запряжены грязные невзрачные лошадки.

Вот так, проехав сквозь толпу, мы направились в город.

* * *

Наступила самая странная в моей жизни ночь. Нас вывели из фургона возле мэрии и провели в небольшую комнату на втором этаже, окна которой выходили на улицу.

Нам повезло, поскольку в это время народ еще не понимал, какая огромная власть оказалась у него в руках. Революция, назревавшая так давно, только что разразилась, и среди тех, кто доставил нас в мэрию, были люди, которые еще совсем недавно считались респектабельными жителями города… лавочники и подобные им. Они сами не знали, что им следует предпринимать. До них дошли известия, что в Париже бушует восстание, но пока еще они задумывались над тем, что произойдет с ними, если восстание будет подавлено и аристократы вновь придут к власти.

Толпа предпочла бы повесить нас на ближайшем фонарном столбе, но нашлись люди, советовавшие сохранять определенную сдержанность. Сам мэр ни в чем не был уверен. В течение столетий семейства Обинье управляло этой округой. Шли первые дни революции, и никто не мог быть уверенным, что королевская власть пала. Люди еще не привыкли к новым порядкам. А наиболее трезвые из городских мужей очень боялись возмездия.

Толпа, окружившая мэрию, требовала нашей выдачи. Они хотели видеть нас болтающимися на фонарных столбах.

Я думала о том, что сейчас происходит в замке.

Находились ли они сейчас в безопасности? Армана с его другом узнать было невозможно; быть может, бедную Софи спасло ее лицо. Это восстание было направлено против тех, кто обладал желанным для толпы. Никому не нужны были эти полуживые мужчины или жалкая изуродованная Софи. Им невозможно было завидовать. Совсем по-другому обстояли дела с Лизеттой и мной. Они не поверили Лизетте. Она очень сильно просчиталась, и если бы она не так спешила доказать себе свое аристократическое происхождение, то понимала бы, сколь опасна была теперь ее позиция.

В комнате не было стульев, поэтому мы легли на полу.

— Как мне хочется, чтобы эти мерзавцы прекратили орать, — сказала Лизетта.

— Ты слишком глупо вела себя, — отозвалась я. — В этом не было никакой необходимости. Ты могла бы сейчас спокойно находиться в замке.

— Я являюсь тем, кем я являюсь, и согласна мириться с последствиями этого.

— Бедная Лизетта, почему это тебя так беспокоит?

— Разумеется, беспокоит. Я была одной из вас. То, что я оставалась непризнанной, ничего не меняет. Леон спасет меня, вот увидишь, и кое-кому придется ответить за то, как они обращались со мной.

Я не ответила. Мне было нечего сказать. Лизетту больше волновали проблемы ее рождения, чем вопрос, останется ли она в живых, ибо она была готова рискнуть жизнью ради того, чтобы убедить себе в благородстве собственного происхождения.

Теперь я ясно видела, как это становилось у нее навязчивой идеей, как она поверила в нее, вероятно, в течение всех этих лет, заставляла себя верить. Она позволила своим претензиям вырасти до таких размеров, что они стали для нее самым важным в жизни. И теперь она не могла смириться с тем, что это оказалось не правдой. Она была обязана продолжать верить… даже ценой собственной жизни.

Шум снаружи, похоже, немножко поутих. Я встала и выглянула в окно. Мне пришлось мгновенно отступить. Они все еще стояли там, ожидая нашей выдачи.

— Лизетта, — сказала я, — скажи им правду. Возможно, они поверят тебе. Это безумие — продолжать настаивать, что ты аристократка, и гордиться этим. Ты говоришь им, что ты их враг. Они ненавидят нас. Неужели ты этого не понимаешь? Они ненавидят нас за то, что мы обладаем тем, что они всегда хотели иметь. Разве ты не понимаешь этого?

— Понимаю, — ответила она, — понимаю, но это ничего не меняет.

— Я никогда не забуду, как они смотрели на Софи и Армана. На истинных аристократов… законнорожденных аристократов… в отличие от нас, Лизетта… бастардов. Но забрали именно нас. Почему? Потому что мы молодые, здоровые, потому что они завидуют нам. Эта революция построена на зависти. Неужели ты считаешь, что ее цель — сделать Францию лучше, сделать ее более счастливой страной? Нет. Все не так. И я очень ясно поняла это сегодня. Те, кто ничего не имел, хотят забрать богатства у тех, кто ими владел, и присвоить их себе. Получив все это, они станут такими же эгоистичными и равнодушными к судьбам других, как и их предшественники-богачи. Они сеют разрушения не ради лучшего будущего. Они просто хотят сделать так, чтобы неимущие стали имущими, а имущие нищими.

Лизетта молчала, и я продолжила:

— Разве не так обстоят дела и с тобой, Лизетта? Истинной дочерью революции? Ты постоянно завидовала, признайся. Ты позволила зависти пропитать всю твою жизнь. Ты выстроила картину, с самого начала опирающуюся на фальшивые посылки. Теперь я ясно вижу, как все это произошло. Это естественный вывод. Тогда ты была любовницей Шарля, и тебе было приятно, поскольку он собирался жениться на Софи. Не умышленно ли ты бросила цветок в его квартире, чтобы она заподозрила меня? Ты ведь всегда любила драматизировать события, не так ли? Тебе, должно быть, доставляло удовольствие быть его любовницей в то время, как он был обручен с Софи, но когда речь зашла о ребенке…

Лизетта взорвалась:

— Он должен был жениться на мне. Я думала, что он женится. Я думала, он заставит графа признать меня своей дочерью. Так почему же он не поступил так? Ты вышла за Шарля.

— Я была дочерью графа, Лизетта.

— Я тоже его дочь. Да… Да…

Я вздохнула. Говорить с ней было бесполезно. Она не откажется от своей навязчивой идеи, хотя в душе сознает, что мы с тетей Бертой рассказали ей правду.