― Меня зовут Ян Заквасский, — сказал музыкант. — Не слышали о таком никогда?

― Что-то припоминаю, — недобро нахмурился отставной военный. — Ты, по-моему, из этих... В ролике еще снялся: «Почему я голосую за президента». Ну, ты, этот как его...

― Говно нации, — уточнил скрипач.

― Точно, — согласился Кислов после секундного раздумья. — Но хотя бы самокритично. Кстати, здорово играешь, мне за четыре квартала слышно было, и Саша моментально уснул. И этих мразей всех усыпил, просто шаман какой-то.

― Польщен, — без всякого выражения произнес Заквасский. — Должен признать, что сегодня вечером меня посетило вдохновение. И я узнал одну очень интересную вещь: никакая муза не сравнится по эффективности воздействия со смертью. Если бы понять это раньше! Я бы попробовал воссоздать угрозу для жизни перед каждым концертом...

― Угрозу? А ты людей убивать во сне не брезгуешь? — спросил Валера, доставая из-за пояса два заостренных штыря.

― Людей брезгую, — сказал Ян, — а людоедов нет.

― Ну тогда пошли. А ты, Лёня останься, думаю, помочь не сможешь, ведь на ногах не стоишь.

― Оставьте мне на утро Рамзеса, — могильным голосом проговорил Дрожжин, — убейте остальных, но главаря оставьте. Я буду судить этого гада, а потом расстреляю перед толпой.

― Ну, кажется, на завтрак их ожидает постядерный «Нюрнбергский процесс», — усмехнулся Заквасский, заходя в здание вслед за Кисловым.

Через некоторое время из двадцати бандитов в живых остался только главарь.

* * *

Из больницы, из морга, из приемного отделения, отовсюду к кирпичному двухэтажному зданию бомбоубежища стекался народ. Большая часть пришедших людей была изуродована, но еще не убита радиацией. С немым трепетом они взирали на невероятное: девятнадцать мертвецов, их хозяева, страшные, жуткие, всесильные, лежали вдоль стены с дырами в шеях, и рваные края ран уже стали черными от запекшейся крови, но самый страшный, самый жуткий, самый всесильный хозяин стоял на коленях перед молодым бородатым парнем с блестящим пистолетом в руке.

Рамзес выглядел жалко и униженно. За остаток ночи и начало утра он дважды, если не трижды успел обмочиться. Глаза, расширенные ужасом, больше не походили на свинячьи, в них читалась пронзительная мольба о пощаде. Главарь трясся всем телом, изредка повизгивая и выстукивая зубами дробь. Губы его дрожали, с них капала вязкая слюна, а по грязным небритым щекам катились крупные слезы.

― Открой пасть, — в гробовой тишине произнес Леонид и воткнул ствол австрийского пистолета в рот каннибалу. — И смотри мне в глаза.

Зубы скулящего людоеда застучали по металлу, из ноздри потекла зеленая сопля. Вчера, когда Дрожжин впустил тьму в свое сердце, наблюдая за разделкой старухи, огонь внутри не погас, но ледяной мрак заморозил пламя. И теперь настало время окончательного решения.

Нет, в этот миг он казнил не столько предводителя людоедов, оказавшегося трусливым ничтожеством, он стрелял в Орлова, который отнял у него любовь, он стрелял в Светлану, которая посчитала его слабаком, он стрелял в тех мерзавцев, что уверовали в полную безнаказанность, начав последнюю мировую войну, он стрелял и в тех отморозков, которые продолжили культ беспредела после ядерного погрома, он стрелял в себя, наивного и слепого глупца, верившего в свободу разума, он стрелял в человека, ибо человеком больше быть не хотел.

― Смотри мне в глаза! — сквозь зубы проскрежетал Дрожжин. — Я хочу видеть твою тьму!

Визг Рамзеса разнесся во все уголки площадки и ударил в каждого стоящего на ней. И этого звука хватило, чтобы окончательно заморозить пламя, когда-то пылавшее в сердце Леонида. Он нажал спусковой крючок. Ритуальное убийство свершилось.

Казалось, могильная тишина царила вечность, как вдруг из толпы выскочил Данила, злорадно скалясь он пнул мертвеца, и по-собачьи преданно заглянул в глаза новому господину. Но Леонид не оценил поспешную ретивость и ударил «Глоком» наотмашь. Мужичонка охнул и схватился за окровавленную морду, а потом рухнул навзничь.

И тут толпа ожила. Исторгнув озлобленный рык, люди кинулись на Данилу, который завывая от ужаса, попытался вскочить, но не успел: десятки рук обхватили его и принялись рвать на части.

― Держи Ксюху! — заорал кто-то. — Дави шлюху этого гада.

― Смерть гадам! — раздался еще один истошный вопль.

Человеческая масса накинулась на тех, кто особо рьяно выслуживался перед Рамзесом и его бандой, но расправа выглядела даже более мерзкой, чем действия самих бандитов... Среди суматохи смертей, в море людского неистовства, невозмутимость сохранили трое мужчин и одна женщина с красивыми пепельными волосами, стоявшая в отдалении и наблюдавшая за происходящим с нескрываемым отвращением.

― Вот ты, историк, — сказал Валера.

― Я географ, — отозвался Дрожжин.

― Ну ладно, географ, но все равно же образованный человек, — согласился Кислов, — скажи мне, как Наполеон укротил обезумевшую ораву, когда революция уже давным-давно победила по факту?

Леонид пожал плечами.

― А я тебе скажу: он угомонил их картечью, — отставной капитан взвел курок трофейного дробовика, найденного у каннибалов, и прицелился в голову мужика, оравшего громче всех.

Грянувший выстрел уложил двоих.

― Ты прирожденный вождь революции, — сказал Заквасский, поднял «Макаров» и открыл пальбу.

Дрожжин, недолго колебался и последовал примеру старших товарищей...

* * *

Следующую зиму после свержения Рамзеса пережили не все. И далеко не всегда люди умирали от морозов или голода, многие были казнены за рецидивы каннибализма, за воровство, за изнасилования, за драки... А летом Кислов обнаружил в одном из отдаленных районов на западе Таганрога небольшую общину выживших, всего из трех мужчин и пяти женщин. Эти люди не знали о чудодейственном секрете водорослей и потому были обречены. Однако им удалось привести из пригорода корову, нескольких овец и другую домашнюю живность, которая, правда, постоянно болела, но кое-как плодилась. После недолгих переговоров новенькие согласились присоединиться к нуклеарам. Впрочем, особого выбора им никто не предоставлял...

Дрожжин сделал над собой усилие и отогнал воспоминания давно минувших дней. Нужно поторопиться — на Праздник Откровения опаздывать нельзя.

Судья вздохнул полной грудью. Двадцать один год назад случилась ядерная война и восемнадцать прошли с того момента, когда трое безумцев вознамерились из человеческого отребья построить новый мир — мир нуклеаров.

― Что ж... наверное, нам это удалось, — прошептал Леонид.

Как только на высоких облаках погас последний луч, и они из сияющих вуалей превратились в грязноватые тряпки, развешанные на просушку под темно-синим потолком неба, по набережной побежали ручейки огней: выбранные от кланов юноши и девушки с факелами в руках бросились поджигать сложенные в пирамидки дрова. Факельщики соревновались друг с другом и стремились перекрыть однажды поставленный рекорд — тридцать два костерка.