– Вероятно, вам это неизвестно, но он меня ненавидел! – выпалил Аллейн. – За то, кем я был и кем не был.

Он пригладил ладонью волосы. Макс заметил на левом запястье у него широкий розовый шрам.

– А вы, Аллейн? Ненавидели его?

– Нет, – ответил он сквозь слезы. – Я бы простил Густава, если бы он попросил.

– Даже сейчас? После того, что вы узнали?

– Я ни в коей мере не оправдываю его, – сказал Аллейн. – Но отец есть отец.

– Он с вами использовал какие-то психологические приемы?

– Что? Гипноз? Нет. Он хотел пригласить психоаналитика, чтобы тот меня «выправил», но мать не позволила. Она была ко мне очень привязана. – Аллейн вгляделся в свое расплывшееся отражение в крышке стола. Допил бокал и вытер рот тыльной стороной кисти. Потом вдруг щелкнул пальцами и похлопал по карману пиджака. – Чуть не забыл. Это для вас – Он вытащил смятый запечатанный конверт, протянул Максу, держа между пальцами.

Макс раскрыл конверт. Там лежала квитанция о денежном переводе на его счет в Майами. Пять миллионов долларов. Макс потерял дар речи. Огромная куча денег на тарелочке.

Завтра он вернется в Майами. И сможет начать новую жизнь. С такими деньгами.

– Но… – Макс оторвал взгляд от нулей.

Он вспомнил, что это за деньги. Плата за Клодетту Тодор и сотни других детей, проданных в рабство. Империя Карверов создана на их плоти и крови.

– Этого недостаточно? – Максу показалось, что Аллейн испугался. – Я буду рад заплатить больше. Назовите сумму.

Макс покачал головой.

– Я еще никогда не брал денег за невыполненную работу. А мне так и не удалось разобраться, что произошло с Чарли.

– Винсент не желает больше возвращаться к этому делу, – произнес Аллейн. – А мой отец относился к вам с большой симпатией. Считал вас достойным человеком.

– Да, но вчера мы сильно испортили отношения, – усмехнулся Макс. – И я не могу принять его деньги. – Он положил квитанцию на стол.

– Но деньги уже у вас на счете. Они ваши! Кроме того, деньги, как говорится, не пахнут.

– Для меня пахнут, – заявил Макс. – И это большая проблема. Я переведу их вам обратно, как только получу возможность. До свидания, Аллейн.

Они пожали друг другу руки. Макс вышел из зала заседаний и направился к лифту.

* * *

Он поставил машину рядом с католическим собором с пастельно-розовыми стенами и направился к центру Порт-о-Пренса. Недалеко от рынка остановился у здания, на котором было написано «Церковь», несмотря на то, что оно выглядело снаружи как товарный склад. Толкнул дверь, вошел и оказался в незамысловатой, но очень красивой часовне. В конце прохода, за алтарем, всю стену, от пола до трех закрытых ставнями окон под сводом, покрывала фреска метров семь высотой. Макс прошел между скромными деревянными скамьями и сел во втором ряду. В разных местах сидели и молились на коленях человек десять, в основном женщины.

На сюжете, посвященном Рождеству Христову, доминировала Дева Мария в желтом одеянии и синей накидке. Она двигалась к верующим, прижав руки к сердцу. За ней два ангела поддерживали концы накидки. Вдалеке стояла крытая соломой хижина, очень похожая на те, какие он видел из окна автомобиля на подъезде к Петионвиллу. На фреске, наверху и по бокам, ангелы играли на арфах и трубили в трубы, спускали вниз цветочные гирлянды, а на остальной поверхности была показана жизнь Иисуса, от начала до Воскресения, как единое действие.

Макс помнил времена, когда в церкви к нему приходили блестящие идеи, после чего удавалось быстро раскрыть дело. Он сидел час, иногда дольше, рассматривая роспись, витражи, дыша застоялым воздухом, насыщенным испарениями свечей, слушая тишину. Это помогало разложить в голове все по полочкам.

А теперь что дальше?

Возвращение домой, где нет Сандры? А есть лишь воспоминания, которые обступят его со всех сторон? Он начал думать о Сандре, и сразу нахлынула непереносимая тоска.

Он вернется в Майами, где ему запрещено заниматься частным сыском. И вообще нигде в Штатах. То есть конец всему. Это единственное, что он умел делать, и, как ни странно, до сих пор хотел этим заниматься, несмотря ни на что. Ни на опасность, с чем была связана его работа, ни на страх, что он потерял квалификацию и уже не так хорош в деле, как прежде.

Что он привезет с собой с Гаити? Что здесь приобрел? Не деньги, не удовлетворение от хорошо сделанной работы, ведь впервые за свою карьеру частного детектива он не раскрыл дело. Так и уезжает, оставив незавершенным. Лицо мальчика будет преследовать его до конца жизни. Он так и не выяснил, что с ним произошло. Только предположения домыслы, догадки, слухи. Бедное дитя.

Разумеется, Макс помог разоблачить международную банду педофилов, по крайней мере инициировал процесс. Спас жизнь бесчисленному количеству детей и избавил их родителей от страшного горя, потери ребенка. Но что станет с теми детьми, которых освободили? Будет ли за ними присмотр? Сумеют ли они восстановиться, стать такими, как до похищения? Надо подождать и посмотреть.

«Ждать. Неужели это единственное, что мне осталось в жизни?»

От этой мысли его бросило в дрожь.

Через час Макс вышел из церкви. Спросил женщину у входа, какая это церковь.

– Собор Святой Троицы, – ответила она.

На улице опять солнце, жара. Он добрался до места, где оставил автомобиль. Его там не было. Осколки разбитого стекла на тротуаре намекали на то, что здесь произошло.

Ну и плевать.

Макс снова двинулся к рынку. Напротив стоял длинный ряд тап-тапов, ожидающих пассажиров. Побитые купе и седаны шестидесятых годов, расписанные символикой вуду. Он спросил водителя, первого в очереди, поедет ли он в Петионвилл. Тот кивнул и пригласил садиться.

Ждать пришлось сорок минут. Люди все подходили и подходили. С корзинами овощей, риса, бобов, с живыми курами и рыбой. Макса притиснула в угол крупная женщина, рядом ухитрились поместиться еще четверо.

Наконец водитель решил, что достаточно, и поехал. Макс безразлично смотрел в окно на улицы столицы. А внутри машины царило оживление. Казалось, все знают друг друга, разговаривают, смеются. Ясное дело, кроме Макса, который не понимал ни слова.

Он уложил вещи и пошел поужинать в ресторан рядом с баром «Купол».

Поел рис, рыбу, жареные бананы, оставил хорошие чаевые симпатичной улыбчивой девушке, его обслуживавшей.

Возвращаясь к дому, он смотрел на детей. Грязных, тощих, рахитичных, одетых в лохмотья. Одни рылись в мусоре, другие играли в какие-то игры, третьи слонялись по улице, некоторые ковыляли куда-то за родителями.

«Неужели я спас их для такой жизни?»

Утром приехала Шанталь. Он выразил ей соболезнования по случаю кончины матери. Она ничего не ответила, только кивнула.