я не вижу и не знаю этого. Но если ее обнимают и ласкают у меня на глазах, это оскорбляет меня. Не могу принять такого зрелища!

Александр с интересом прислушался к разговору, одобрительно кивая.

— Мне хочется задать тебе вопрос, — обратился он к Таис.

— Слушаю тебя, царь. — По знаку Александра афинянка подъехала вплотную.

— Хотела бы ты быть царицей амазонок на самом деле? — вполголоса спросил Александр.

— Для тебя — да, для себя — нет! Ты не можешь продолжать придуманную тобою сказку.

— Пожалуй! Почему ты знаешь?

— Сказку можно осуществить только через женщину. А ты не смог быть со мной больше суток. И ушел.

— Ты взяла меня всего и столь же неистова, как я.

— С тобой. Жрица Кибелы сказала, что Красота и Смерть неразлучны. Я тогда не поняла ее, а теперь…

— Что теперь?

— А теперь поцелуи великого Александра памятны мне с той евфратской ночи. Я еду с тобой… на миг осуществилась легенда о твоей любви… не ко мне, к царице амазонок! А царица… исчезла! — И Таис послала Боанергоса вперед в темноту, не обращая внимания на предостерегающий возглас Птолемея…

Дома при свете трех лампионов рабыни поспешно расчесывали Таис. Ее волосы утром пришлось высоко взбить под шлем для превращения в белокурую амазонку. Спутанная вьющаяся масса прядей едва поддавалась скользким гребням из слоновой кости. Афинянка нетерпеливо притопывала ногой, глядя сквозь щель в занавеси на освещенную платформу дворца. Гости Александра уже собрались. Последняя ночь перед выступлением полководцев на север!

Все же к приходу Леонтиска, явившегося проводить гетеру на пир, Таис была совершенно готова. Тессалиец с удивлением смотрел на ее скромный девический наряд. Снежнобелая короткая и прозрачная эксомида не скрывала ни одной линии тела, обнажая левое плечо, грудь и сильные ноги в серебряных сандалиях с высоким переплетом. Черные волосы Таис заплела в две толстые косы, спускавшиеся до подколенок. Никаких других украшений, кроме простых золотых серег кольцами и узкой диадемы-стефане надо лбом с крупными сверкающими топазами золотистого цвета.

Контраст с «царицей амазонок» час назад показался Леонтиску настолько сильным, что воин замер, оглядывая афинянку. Она приходилась Леонтиску чуть выше плеча, и тем не менее он не мог отделаться от чувства, что смотрит на нее снизу вверх.

Эрис неотступно сопровождала хозяйку и спряталась где-то в нише платформы, с твердым намерением дождаться на рассвете окончания пира.

Александр позвал на пир кроме своих друзей-военачальников, избранных гетайров, историков и философов еще восемь человек высшей персидской знати.

Странным образом никого из женщин, кроме Таис, не пригласили сюда, в Тронный зал Ксеркса, где за столом собралось все командование победоносной армии.

Платформа с громадами белых дворцов чернела обрывом в тридцать локтей высоты под звездами ранней южной ночи. Сквозь зубчатое ограждение террасы пробивались широкие лучи света от плясавших в бронзовых котлах языков пламени горящего масла.

Поднимаясь по широкой белой лестнице в сто ступеней, Таис чувствовала, как нарастает в ней смешанное с тоской лихое возбуждение, точно перед выходом в священном танце. Она увидела стену восточных гор в отсвете звездного безлунного неба. Словно завеса разодралась перед ее мысленным взором. Она перенеслась в напоенную золотом солнца и сосен Элладу, услышала журчание и плеск чистых ручьев в обрывистых мшистых ущельях; белые, розовые, бронзовые статуи нагих богинь, богов и героев, дикие четверки вздыбленных, замерших в скульптурах коней, яркие краски фресок и картин в стоях, пинакотеках, жилых домах. Прошла босыми ногами по теплой пыли каменистых тропинок, спускающихся к лазурному морю. Кинулась, как в объятия матери в детстве, в волны, несущие к благоуханным пестрым берегам то ласковых нереид — девушек моря, спутниц Тетис, то бешеных коней Посейдона, развевающих пенные гривы в шуме ветра и грохоте валов.

— Таис, очнись! — ласково притронулся к ее обнаженному плечу Леонтиск. Афинянка вернулась на платформу дворцов Персеполиса, под сень огромных крылатых быков Ксерксова павильона. Вздрогнув, гетера поняла, что простояла здесь несколько минут, пока терпеливый тессалиец решился напомнить, что все собрались в Стоколонном зале Ксеркса. Таис прошла насквозь привратную постройку с четырьмя колоннами и тремя входами по 25 локтей высоты, минуя выход направо, к ападане и дворцам Дария. Она направилась по краевой дорожке снаружи стены, к северо-восточной части платформы, где располагались помещения Ксерксовых дворцов и сокровищница. Здесь она не боялась, что на ее чистейший белый наряд попадет копоть от огромных пылающих чаш. Ночь выдалась тихая, клубы черного дыма взвивались вертикально, и сажа не летела по сторонам. Леонтиск пошел направо по дорожке из плит сверкающего известняка, через не законченный постройкой четырехколонный павильон на площадке перед тронным залом Ксеркса. Широкий портик с шестнадцатью тонкими колоннами также освещался чашами. Тут горел бараний жир, не дававший ни запаха, ни копоти и употреблявшийся персами для светильников во внутренних помещениях. Таис вошла в мягкий полусвет гигантского зала и остановилась у одной из ста колонн, которые, несмотря на пропорциональную стройность, заполняли зал как пальмовые стволы рощу. Западный угол зала, ярко освещенный и уставленный столами, заполняла шумная толпа слуг и музыкантов, из-за которых Таис не сразу увидела пирующих. Группа девушек-флейтисток расположилась между колоннами. Другие музыканты устроились в конце линии столов, у крайнего ряда колонн, за которыми виднелись колыхаемые сквозняком тяжелые занавеси на высоких трехстворчатых окнах. Таис глубоко вздохнула и, подняв голову, вышла на свет множества лампионов и факелов, прикрепленных к стенам. Приветственные крики и хлопанье в ладоши взорвались бурей, когда хмельные сподвижники Александра увидели афинянку. Она стояла неподвижная несколько минут, как бы предлагая всем полюбоваться собою без надменного величия, всегда требующего унижения и умаления другого человека. Таис предстала перед пирующими с великолепным чувством внутреннего покоя и достоинства, которое дает возможность не бояться хулы и не преодолевать смущение заносчивостью.

Гости Александра избалованы доступностью женщин. Огромное количество пленниц, рабынь, музыкантш — аулетрид, вдов перебитых персов любого возраста, нации, цвета кожи, на любой вкус — неизбежно испортило отношение к женщине как к драгоценности, воспитанное в Элладе и перенимаемое македонцами. Но Таис, известная гетера, была куда более недоступной, чем все женщины в окружении македонской армии. Перед лампионами, освещенная насквозь через тончайший хитон, улыбаясь, она поправила непокорные волосы и затем неторопливо пошла к подножию трона Ксеркса, где восседал великий полководец.

В ее походке торжество женской красоты и наслаждение собственной гибкостью сочеталось с той стройностью линий фигуры, которую воспел поэт в гимне о Каллирое[239]. Плавные изгибы струились от плеч к ступням, словно стекая по твердому полированному камню ее тела, и «пели движением», как волны