class="p1">— Отлично! Тогда тебе надо просто приехать ко мне в Армант.

Возвращались мы молча. Спустились с холмов на лесную тропу, а оттуда в долину реки, и перед нами вновь предстал Марзак, как всегда внушительный на своей вершине, прочный и надежный.

— Когда вернемся, малышка, давай не будем ничего говорить твоей мамà о нашей прогулке. Она ведь и так знает, что мы были вместе, и скорее всего недовольна. Думаю, даже сердится на нас.

— Почему?

Он рассмеялся.

— Ты, наверно, заметила, что твоя мамà часто ссорится со мной.

— Да, иногда я слышу. Но не слушаю.

— А другое между нами слышишь?

— Иногда слышу, после того как вы помиритесь, — сказала я и опять добавила: — Но не слушаю.

— Очень тактично с твоей стороны. Во всяком случае, не рассказывай матери об этом дне. Не говори о нашей прогулке, о поцелуе, об объятиях. Спрячь этот день в своей памяти, девочка, в нашей памяти. Понимаешь?

— Я не хотела вас целовать. Вы меня заставили.

Он засмеялся:

— Но ты не возражала. Сама согласилась. Ты не сделала ничего плохого, малышка. Ты просто учишься подчиняться старому дядюшке Габриелю, удовлетворять его желания и свои собственные. Это очень важная часть твоего воспитания. Видишь ли. в отсутствие дяди Пьера я буду проводить много времени с тобой и твоей мамой. Во многих аспектах буду тебе приемным отцом до возвращения Пьера из Южной Америки.

— Дядя Пьер никогда не просил разрешения поцеловать меня. Так, как вы.

— Дай честное слово, что ничего не скажешь об этом матери.

— Я бы и так не сказала.

— И вообще никому, — предупредил он. — Никому. В том числе подружкам, которые приезжают к тебе в гости. Обещай.

— Ладно, обещаю, — сказала я. Но знала, что другие мои друзья, воображаемые товарищи по играм в замке, феи и духи, рыцари и дамы уже знали этот секрет, уже бурно обсуждали его между собой. Глядя на Марзак, я слышала оттуда их возмущенный шепот.

7

По возвращении мамà тотчас призвала меня к себе.

— Почему ты поехала на прогулку с дядей Габриелем?

— Потому что он попросил. Зашел ко мне в комнату, разбудил и велел одеваться. Сказал, что мы поедем кататься верхом. Он, мол, хочет, чтобы я показала ему пещеры.

— Я не желаю, чтобы это повторилось. Ты меня понимаешь?

— Да, мамà, — в замешательстве сказала я. — Но если дядя Габриель попросит, я что, не должна ему подчиняться? Он сказал, что в отсутствие дяди Пьера будет моим отчимом.

— Дуреха! — бросила мамà мне в лицо. — Он тебе не отчим! Ты не обязана ему подчиняться. Ты подчиняешься только мне. Я не хочу, чтобы ты оставалась наедине с Габриелем. Никогда, ни при каких обстоятельствах. Ты меня поняла? Если он попросит тебя куда-нибудь с ним пойти, ты немедля придешь и скажешь мне. Если он войдет в комнату, где ты одна, ты встанешь и уйдешь. — Она схватила меня за плечи и встряхнула. — Ты меня поняла?

— Почему вы сердитесь на меня, мамà? Я что-то сделала не так?

— Не знаю, Мари-Бланш. А ты сделала?

Я почувствовала, как кровь бросилась в лицо, и поняла, что, даже не отвечая, выдала секрет, который обещала хранить.

— Он тебя целовал, да? — тихо сказала мамà.

Я расплакалась.

— Я обещала не говорить. Я не хотела. Он меня заставил.

— Что еще он делал? Он тебя трогал?

Я опустила глаза.

— Не понимаю, что вы имеете в виду, мамà.

Тут мамà сделала то, чего не делала никогда прежде. Влепила мне пощечину.

— Лгунья! Отвечай! Он тебя трогал?

Я приложила ладонь к месту удара, я была настолько поражена, что на миг даже плакать перестала. А потом разрыдалась всерьез, от боли и унижения.

— Мы обнимались, — пробормотала я. — Он сказал, что защитит меня от медведей. Схватил меня за щиколотку, когда я попробовала убежать. Сказал, что отпустит, только если я разрешу ему поцеловать меня. Я не хотела.

— Он целовал тебя в губы? — спросила мамà. В этот миг я по ее тону и выражению лица сообразила, что она вообще-то думала не о моем благополучии, а просто ревновала.

— Да нет, — пробормотала я. — Может, чуть-чуть.

Мамà опять схватила меня за плечи и резко встряхнула.

— Ты скверная девчонка, Мари-Бланш. И глупая! А твой дядя Габриель дурной человек. Я хочу, чтобы ты держалась от него подальше.

— Почему же вы позволили ему приехать сюда, если он дурной человек, мамà? — сквозь слезы спросила я. — Я не люблю, когда он здесь. Я его боюсь. Стараюсь держаться от него подальше.

— Ступай к себе. И не выходи, пока я за тобой не пришлю.

Вернувшись к себе, я попробовала поговорить со своими друзьями.

— Почему герцог Альбер не пришел ко мне на помощь? Вы же говорили, что он и Дантон защитят меня.

Но странным образом они молчали, словно мне в наказание.

— Где вы все? Почему вы не разговариваете со мной? В чем дело? Я ничего дурного не делала. Он меня заставил. Пожалуйста, поговорите со мной.

В конце концов отозвалась девочка Констанс, скончавшаяся в Марзаке во время чумы 1348 года:

— Тебе понравилось, когда дядя Габриель поцеловал тебя. И когда он трогал тебя. Ты не позвала герцога на помощь, иначе он бы пришел. Ты хотела, чтобы твой дядя это сделал. Тебе понравилось, что он обратил на тебя внимание.

— Нет, неправда.

— Все так считают.

— Ну, пожалуй, немножко. И поэтому вы со мной не разговариваете?

— Да, ты становишься слишком взрослой. Теряешь детство, теряешь невинность.

— Нет-нет, мне всего двенадцать.

— Почти тринадцать.

— Но мне было столько же, сколько тебе, Констанс. Когда-то мне тоже было восемь, помнишь?

— Но ты стала старше. А мне всегда будет восемь.

— Я ничего не могу тут поделать.

— Он старик. Нельзя было позволять, чтобы он тебя целовал. Нельзя было позволять ему трогать тебя.

— Больше не позволю.

— Слишком поздно, Мари-Бланш. Сделанного не воротишь.

То был последний раз, когда я слышала Констанс и вообще кого-либо из фей и духов Марзака. Никогда больше они не говорили со мной. Я знала, они по-прежнему здесь, как были и будут всегда. Еще некоторое время я чувствовала рядом их присутствие, они проходили мимо меня по коридорам замка, веяли холодным дуновением на лестницах башен, двери открывались и закрывались, когда они ночью приходили и уходили из разных комнат. Но через некоторое время и эти знаки стали реже, мало-помалу поблекли и в конце концов пропали. Все, что в последний раз говорила мне Констанс, было чистой правдой. Скоро мне сравняется